Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Я оправился, смыл с лица кровь, украдкой сделал несколько больших и жадных глотков. (О, какая вкусная, холодная вода!)

Затем меня вернули в кабинет.

Если быть честным, то опера Евгений и Семён дали мне отдохнуть. Просто потому, что сами, наверное, устали. Допрос с пристрастием не прекращался, нет. Меня так же мурыжили, трепали, дергали, изредка били (пустяки), давили, кричали, угрожали, не давали пить, не ослабляли наручники. У них мне не было легко, нет. У них просто не было труднее. Они не били меня так, как в предыдущих кабинетах. Они больше разговаривали, если это можно называть разговорами. И лишь под утро, когда стало светать, уставший опер Женя — плотный, как бычок, — уставший от моих однообразных «неправильных» ответов, сходил за «детектором лжи». Подсоединил меня. И дал мне просраться, как говорится, чтобы я не расслаблялся, потому что меня клонило в сон и я не слышал вопросов.

От перенесенного стресса мой язык заплетался и припадал к нёбу. Мысли еле ворочались. И вот он меня взбодрил чуток.

Честно говоря, я уже изрядно устал. Я чувствовал себя подобно медузе, тающей на горячих камнях. Мне быстрее хотелось лечь и уснуть, забыть обо всем этом, как о кошмарном сне. И долго-долго не просыпаться.

Начало болеть все тело, проступали резкие болевые ощущения.

Адреналиновая анестезия перестала действовать. Губы, ухо, половина лица опухли, приобретя ало-фиолетовые оттенки. Голова раскалывалась. От тока все нутро дрожало нервной дрожью. От него остался страх. Животный страх!

Я не мог поверить, что все это происходило со мной! Что меня арестовали со стрельбой из автомата и СОБРом. Что меня избивали, пытали током, что инкриминируют убийство, неминуемо влекущее за собой долгий тюремный срок. Я не мог поверить, что это сейчас я сижу пристегнутый к стулу, избитый и замученный, как герой какого-то бандитского фильма с плохим, с очень плохим концом. Я не мог поверить, что со мной произошли такие ужасные перемены, что именно моя жизнь так круто преломилась, а не чья-то! Я не мог, не хотел верить в это!.. Но это уже был свершившийся факт, бежать от которого в область иллюзий было глупо.

И от этого становилось еще хуже.

Ночь закончилась. Рассвело. С рассветом постепенно сошел на нет этот гестаповский ад. Здание наполнялось людьми из бухгалтерии, канцелярии. Пришли уборщицы и свежая, выспавшаяся порция оперов, с которыми нам еще предстояло познакомиться. Все эти люди покинули свои уютные квартиры рано утром, предварительно позавтракав горячей яичницей и расцеловав своих детей и супругов. По дороге на работу они обросли необходимыми им силами и слоем цинизма, которые помогут им справляться со своими «профессиональными» обязанностями. Смена масок и ролей. Кажется, что вся наша жизнь — это одна огромная ролевая игра.

Коридор третьего этажа оживал и наполнялся женскими и мужскими голосами. Этот утренний нарастающий рабочий гомон действовал на меня успокаивающе. Я понимал, что в такой обстановке они не станут зверствовать и пытать, как ночью. Это создаст много шуму.

Не знаю, как перенесли эту ночь пацаны.

Я многократно слышал их крики из соседних кабинетов. Всю ночь длилась эта сумасшедшая вакханалия под названием «дознание». За этими политкорректным эвфемизмом на самом деле скрываются страшные вещи.

Что ж, первое свое «дознание» я выдержал и считаю, что выдержал его достойно. Я не был героем. Напротив. То, как я держал себя, казалось мне унизительным зрелищем, если смотреть со стороны.

Мне было больно — я кричал. Вместо презрительного мужественного молчания я корчился и стонал от причиняемой мне боли. Было ли мне страшно? Да! Как и любому живому человеку, над которым издеваются. В первую очередь было страшно оттого, что не знал, когда это закончится и на сколько хватит сил. Пугала сама неизвестность и неопределенность протяженности пытки. Ну и конечно, сама боль не очень-то меня успокаивала.

По-настоящему пугал ток! Этой боли нельзя никак сопротивляться, она пронизывает все тело, до самой сердцевины. Эту боль невозможно контролировать, как-то притупить ее, перенаправить, сдержать. Она просто жжет тебя изнутри, сжигая заживо нервные клетки! Ты голый перед ней! Слабый, беззащитный — и это страшно!

Но мне удалось выдержать, ни в чем не сознаться и, главное, не оговорить других. Среди всего прочего этот факт меня очень успокаивал. И я был уверен, что мои друзья тоже стояли на своем. По большому счету, задача облегчалась тем, что сознаваться было не в чем. По крайней мере, в том, что мне инкриминировали. Я искренне полагал, что в течение нескольких суток всё благополучно прояснится и как-то утрясется. Но в процессе «дознания» опера не переставали твердить мне одну и ту же фразу: «Когда вы узнаете нашу доказательную базу, вы ужаснетесь, на сколько вы попали!» А я про себя думал: «Если у вас такая доказательная база, тогда какого хера вы из меня вышибаете показания с таким лютым остервенением?!»