Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Принесли передачу от брата — два мешка. Мои козлы подобрели, подрасслабились. Ночью, притворившись спящим, я слышал, как один из них переложил пару рулетов к себе в сумку. А утром, как бы раскаявшись, сказал: ой, пацаны, не удержался, мол, и «стоптал» пару рулетов с чаем, не обессудьте, проголодался. Я промолчал в целях экономии сил и нервов.

Прошли выходные, настал понедельник. Я вооружился мойками, ожидая перевода в другую камеру. Я был на таком пределе, что если бы мне что-нибудь показалось странным, хоть чуточку подозрительным, то я изрезал бы себя бритвами так, чтоб залить своей кровью всю эту поганую тюрьму! «Они хотят моей крови? Они ее получат!» — думал я про себя. Мне надоело находиться в состоянии сжатой пружины и ждать. Хотелось встать во весь рост, распрямиться, сделать шаг вперед — и погибнуть! Смело, не боясь. Я просто жаждал «самурайского жеста», шага, действия! Я был на грани.

Но произошло другое.

18 ноября 2003 года меня вызвали на этап со всеми вещами. Это было очень неожиданно и пахло опасностью, потому что вызвали на дальний этап. Значит, в СИЗО другого города или области. Воображение рисовало мне страшные пресс-хаты красноярского СИЗО с его отморозками. Все это меня, мягко говоря, не радовало.

Минут через тридцать меня со всеми вещами (одна небольшая спортивная сумка) увели в этапный бокс, где плотно курила толпа гомонящих зэков. А затем за мной пришел дежурный. Приказав оставить сумку в боксе, он отвел меня на второй этаж в следственные кабинеты.

Обрадовался: к адвокату! Но в кабинете я наткнулся не на Славу, а на Диконову, которая смотрела на меня через очки хитрым, изучающим взглядом. На ее лице было удовлетворение и заметный налет нахальства. Так ведет себя человек, когда чувствует свое превосходство. На тот момент она являлась руководителем следственной группы. Маленькая женщина с коротко стриженными крашеными волосами, в очках, с умным взглядом и с непропорционально огромными «буферами».

Диконова отобрала у меня объяснение по поводу моей жалобы на предмет применения ко мне недозволенных методов дознания — пыток. Я рассказал ей все подробности дней, проведенных в УБОПе, я рассказал ей о Нацисте и камере, в которой находился. При этом я недоумевал от абсурда происходящего. Человек, который напрямую заинтересован в исходе нашего уголовного дела, который возглавлял его, — рассматривал мою жалобу, содержащую факты правонарушения должностных лиц следственной группы, руководителем которой он и являлся! То есть мою жалобу рассматривал прокурор, на действия которого я жаловался! Это просто Кафка какой-то! Сюр!

Тем не менее она сделала вид, что выполняет свои профессиональные обязанности непредвзято. А я выразил наивную надежду, что материал будет рассмотрен объективно, и поинтересовался в конце разговора: «Куда меня этапируют?» — «Не знаю, — сказала она, — либо в Ташкент, либо в Тулун». (Постановление о моем этапировании выносила непосредственно она.)

Ладно, думаю про себя, лишь бы не в Красноярск. И меня спустили обратно в этапный бокс, где народ курил, чифирил, дымил «дровами», матерился в терпеливо-обреченном ожидании предстоящего шмона.

Через несколько минут открылся «робот», назвали мою фамилию. Я вышел с сумкой, спустился в этапку и прошел тщательную процедуру обыска. С раздеванием до трусов: приспусти до коленей, присядь три раза — и кучей неприятных манипуляций. И тут, средь гущи нехороших новостей и ожиданий, в этапку с целым мешком продуктов ввалилась симпатичная ларечница, которая еле успела меня застать перед отъездом. Это была передача от брата. Очень кстати, потому что я отправлялся в далекое путешествие практически на голяках.

Мандарины, яблоки, молоко, йогурт — в общем, все скоропортящееся — я раздал голодным зэкам в абсолютно темном, без света, маленьком боксике, куда нас затолкали после обыска. Нас набилось туда человек восемь. В темноте было тесно, страшно накурено и пахло мандаринами. Никаких ассоциаций с Новым годом, который постепенно приближался.

Потом все произошло быстро, скомканно и сумбурно: суета, крики, спешка, толкотня, лай собак, ор конвоя, сумки, автозак, вокзал — «Первый пошел! Второй пошел! Присели, смотреть вниз! Встали! Бегом!» — и я уже в «Столыпине». Забили нас в «купе», вместо дверей — решетка. Кругом железо и дерево. Жестко, тесно, грязно и по-спартански неудобно. Кто-то, не выдержав, закурил. Конвой, спалив его, заставил потушить сигарету и предупредил, что в следующий раз без предупреждения зальет все купе огнетушителем. Это не было блефом.