Робин Шнайдер - Начало всего

– Забирайся сюда! – позвала меня Кэссиди.

И я, конечно же, послушался. Ведь она ждала меня под огнями фейерверков, сиявшими в небе подобно кометам и звездам.

Мы сидели бок о бок, держась за руки и сплетя пальцы, повернув лица к небесам. Над головой громыхали барабанной дробью сверкающие фейерверки.

– Хей. – Кэссиди тихонько пихнула меня плечом.

– Да?

– Красиво.

– Очень, – согласился я. – Красивей парковки я не видел.

Она покачала головой на мою дурацкую шутку. Один за другим зажглись три фейерверка: пурпурный-зеленый-золотой.

– Во французском есть слово. Оно означает невидимый след или впечатление, оставленное кем-то или чем-то в пространстве. «Сияж». Когда я думаю о нем, мне всегда представляется разорвавшийся фейерверк, который своими огнями закрывает дым от его предшественника.

– Ужасное слово, – поддразнил ее я. – Звучит как оправдание для того, чтобы цепляться за прошлое.

– Мне оно кажется прекрасным. Слово для запоминания тех мгновений, которым суждено кануть в Лету.

А мне она сама казалась прекрасной. Вот только слова застряли у меня в горле, как в те времена, когда я сидел в школе за другим обеденным столом.

Мы снова вернули внимание к фейерверкам, но мне было трудно сосредоточиться на них: мешало ощущение наших переплетенных пальцев; прикосновение ее ситцевой юбки к моей ноге; приносимый ветром легкий аромат ее шампуня.

– Правда, было бы здорово, – произнес я, – если бы фейерверками можно было передать тайное сообщение? Как азбукой Морзе.

– А что бы ты передал? – спросила Кэссиди.

Ее лицо было всего в нескольких дюймах от моего.

Я сократил расстояние между нами и накрыл ее рот своим. Мы целовались так, будто находились не на парковке в мало приятной части Анахайма, сидя на крыше моей машины в будний вечер. Мы целовались так, будто находились на турнире по дебатам и нас ждала ночевка в одной постели, и было не важно, что я не взял с собой пижаму.

Это был вкус зарытого сокровища, качелей и кофе. Вкус фейерверка – того, к чему можно приблизиться, но чем нельзя обладать.

– Подожди, – прошептала Кэссиди, отстранившись.

«Сияж, – подумалось мне. – Невидимый след от только что сорванного с губ поцелуя».

Кэссиди спрыгнула в машину, с озорной улыбкой переползла на заднее сиденье и позвала меня к себе. Той ночью я выяснил три вещи: 1) ночевка в одной постели даже рядом не стояла с поцелуями и ласками на слишком тесном заднем сиденье; 2) удивительно, но некоторые бюстгальтеры расстегиваются спереди; 3) Кэссиди не знала, что я – еврей.

ДО КОНЦА НЕДЕЛИ я каждое утро подвозил Кэссиди в школу, подъезжая к ее дому с двумя дорожными кружками кофе наготове. Она выскальзывала за дверь и, сбегая по ступенькам вниз, забрасывала на плечо кожаный портфель.

У нее был громадный дом. Из тех облицованных плиткой испанских вилл с гаражом на четыре машины, которые из-за огромного размера и симметричности можно принять за два смежных коттеджа. Жилой комплекс Кэссиди был построен двумя годами позже моего. Помню, в пятом классе меня будил строительный шум, доносившийся с этой стороны парка. Немного погодя я даже перестал ставить будильник. Как-то в понедельник стук за окном наконец прекратился и воцарилась подозрительная тишина. Я проспал, и мама на меня наорала.

Откуда мне тогда было знать, что белый дом через парк будет принадлежать Кэссиди Торп? Что среди почти идентичных особняков будет тот, в котором я каждый вечер перед сном буду высматривать одно-единственное окно в ожидании тайных посланий?

В школе сразу прознали, что мы с Кэссиди – пара. Сохранить это в секрете не вышло, а может, мы и не пытались это утаить. Я так долго встречался с Шарлоттой, что забыл, какую реакцию вызывают подобные новости. Все в открытую таращились на нас, когда мы вышли на стоянке из моей машины – в солнцезащитных очках, держа одинаковые кружки с кофе.

К обеденному перерыву слух о нас с Кэссиди разлетелся уже по всей школе. По-моему, не было ни одного человека, который бы на нас не смотрел.

– Ну, знаешь ли, – припечатала меня Фиби взглядом. – Я сегодня в трениках , между прочим. Предупредил бы хоть, что ли.

Полагаю, Фиби имела в виду… эм… направленные в нашу сторону камеры мобильных. Я чувствовал себя не в своей тарелке, будучи центром всеобщего внимания и не понимая, с завистью на нас глядят или с осуждением.

К концу недели поток внимания сузился до струйки: все осознали, что мы с Кэссиди не собираемся за столом лапать друг друга и целоваться взасос. Но нежные чувства мы все же на людях проявляли: держались за руки и целовались на прощание, если расходились по разным кабинетам.