Бенджамин Вуд - Станция на пути туда, где лучше

– Имена у меня в списке, как ты и сказал. Только документы осталось проверить, без них никак.

– Не может быть. Я же здесь работаю, – напомнил Кью-Си. – Кого хочу, того и привожу.

– Без документов нельзя, – покачал головой другой. – Не положено.

Отец уставился на него снизу вверх.

– Нет у меня с собой документов. Ни своих, ни ребенка.

– Тогда придется вам подвинуться. А я пропущу машину, которая за вами.

– Да нет же, нет, нет! С ума все посходили! Я здесь работаю! – взмолился Кью-Си.

Охранник в белой рубашке оперся о крышу машины.

– Нам без документов никого пускать не положено, вы уж простите. Может, есть у вас водительские права, или паспорт, или что-нибудь еще?

– Папа, поехали, – вмешался я. – Я хочу домой.

Но отец лишь волком уставился на охранников.

– Кто вам сказал? Кто вам велел нас не пускать?

– Правила такие, вот и все.

– Ничего себе правила! Он здесь работает, мы его гости, и в списке мы есть – что же здесь не так?

Охранников было ничем не пронять.

– Вот что, если не посторонитесь, мы полицию вызовем.

– Полицию? Только полиции тут не хватало! Господи, да что же это такое?

– Спокойно, дружище, – попытался унять отца Кью-Си.

– Папа, поехали. Давай уедем, и все.

– При чем тут полиция? Это не их собачье дело!

– Послушали бы лучше сына, – сказал охранник в свитере. – У парнишки голова на плечах есть.

– Да?

– Да.

– Да, папа, поехали отсюда.

– Понимаешь, это все она, – сказал отец, обращаясь к Кью-Си. – Она не угомонится, пока меня не опозорит. Я же тебе говорил, так? Разве не говорил? С меня хватит, это уже ни в какие ворота!

– Фрэн, уймись. Я серьезно. – Кью-Си пристегивал ремень. – Из-за тебя и я вляпался.

– В голове не укладывается. То есть безобразие форменное, правда?

Охранник в свитере заглянул в окно и с каменным лицом обратился к отцу:

– Послушайте, я здесь работаю уже давно и всех тут знаю, ясно? Вот и все, что я хочу сказать. Меня не проведешь. На лица у меня память хоть куда. Таким способом вам сюда не пробраться, вы поняли?

– Да понял, понял, идиот! – Отец надавил на педаль сцепления, рванул рычаг. – Вы меня унизили при сыне. Спасибо вам большое! Чисто сработано!

– Вы сами себя унизили. И чтоб я вас здесь больше не видел – или пеняйте на себя.

– Папа… – окликнул я.

– Разворачивайся, Фрэн. Или я окажусь по уши в дерьме.

– Ты и так по уши в дерьме, приятель, – сказал отец. – Или ты совсем дурак, не понимаешь?

– Не понимаю.

– Все ты прекрасно понял.

– Поехали давай. А то меня из-за тебя с работы выгонят.

Отец шумно вздохнул.

– Да. К черту! – И что есть силы дал газу.

Машина позади нас посторонилась. Разворачиваясь, отец показал охранникам два сбитых пальца на левой руке, но те даже не оглянулись. Один говорил по рации, другой приглаживал рукава. Колеса взвизгнули на развороте.

Кью-Си потянулся к двери, но отец успел ее заблокировать.

– Ты проиграл, дружище. Я выхожу. – Кью-Си стал дергать ручку.

Отец убрал ногу с педали газа. Мы по инерции покатили назад, и все будто замерло, точно земное притяжение утратило над нами власть. Отец снова включил переднюю передачу. В животе у меня заныло. Заскрежетали шины. Мы понеслись стрелой, над нами мелькали облака, а Кью-Си вжался в кресло. Отец что есть силы стиснул руль. Я чуть не заплакал, но сдержался из страха разозлить отца. Мы приближались к развязке, все набирая скорость. Зеленый погас, зажегся желтый, но отец, не заметив, повернул так круто, что Кью-Си бросило вбок. Тот забарабанил в стекло мясистым кулаком.

– Да что с тобой, Фрэн, черт тебя дери?! Скорость сбавь, придурок! Это уже не смешно.

Но отец не услышал.

Мне уже не раз приходилось видеть отца в гневе, но несколько иного рода – дома, когда я за ним подглядывал через стойки перил. Он рыскал взад-вперед по коридору под градом маминых оскорблений: эгоист, ничтожество, бездельник, тупица, черствый, бессовестный, трус! Она извлекала на свет все его прошлые ошибки и грехи, швыряла ему в лицо имена других женщин, как нецензурную брань, повторяла, что вообще никогда его не любила, что он не в состоянии выполнить и самой простой ее просьбы, что все ее друзья его презирают, даже родной сын уважать перестал.

Час-другой – и он срывался. Пробивал башмаком стенку серванта, разносил в щепки дверь нижнего этажа. Срывал со стен картины и топтал ногами. Позже, после его ухода, обломки заворачивали в газеты – собирала их мама, в отчаянии, стоя на коленях. “Дэниэл, достань, пожалуйста, пылесос. Молчи. Я все понимаю, ясно? Все понимаю”.