Бенджамин Вуд - Станция на пути туда, где лучше

Я промолчал.

– Но надо тебя немножко закалить перед этой новой школой. Не хочешь ведь, чтобы все эти богатенькие сынки тебя шпыняли? Иногда нужно задать кому-то жару, а иногда стерпеть. Так уж мир устроен. Сейчас мы с тобой терпим, по полной, но все еще переменится. А как же иначе? – Он помолчал. – Ну что, успокоился?

Я кивнул.

– Ну вот и славно, – сказал отец. – Так я и знал, все-таки есть в тебе хоть немного от Хардести.

Он отвел меня в зал с темными деревянными панелями, где мы чуть раньше познакомились с Карен и Ви. Они вернулись к тому же столику, но не сидели, а стояли рядом. За спиной у Карен болталась на ремне гитара, а Ви говорила, задумчиво уставившись на листок бумаги:

– Не знаю, Карен, я в поэзии ни бум-бум. По мне, стихи как стихи.

– Хотя бы понятно, о чем они?

– Не совсем… о Гэри, наверное?

– Да ну тебя! – Карен выхватила у нее листок. – По-твоему, я бы такое написала о Гэри?

– Значит, это не любовная песня?

– Да нет же, дурында! Это песня протеста. Против войны.

– Какой войны?

– Не какой-то, а любой.

– А-а. – Ви состроила мне гримаску. – Значит, на случай войны сгодится.

Подошел отец, постучал по гитаре. Карен встрепенулась.

– А-а, вот и вы! – Улыбка была у нее красивая, смягчила резковатые черты, на щеках появились ямочки.

– Во сколько у вас начало? – спросил отец.

– В зал станут пускать часов в семь. А первый номер обычно не позже половины восьмого. – Карен бросила взгляд на меня: – Придешь послушать, как я выступаю, Дэн?

– У нее здесь подработка, – объяснила мне Ви.

– Не совсем. Подумаешь, клуб самодеятельной песни. Здесь кто угодно может выступить. Зато концерты здесь постоянно, и мне разрешают играть свое.

– Тоже опыт, дело хорошее, – одобрил отец.

Мы подождали, пока они допьют пиво. Я помог Карен настроить гитару – подносил к резонатору камертон, а Карен большим пальцем дергала струны. Она и Ви жаловались отцу на тяготы жизни в Ротвелле, а он рассказывал в ответ о себе. Расспрашивал осторожно: как думаете, что вы упустили в школе? а если бы учились где-нибудь попрестижней, проще было бы пробиться в жизни? Судя по ответам, школу они окончили не так давно, воспоминания были еще свежи. Карен отвечала уклончиво: “Что толку жалеть? Что есть, то и есть, от этого и будем отталкиваться, да?”

Я то и дело смотрел на остановившиеся каминные часы. Представлял, как мы заходим в светлый вестибюль “Метрополя”, с обитой плюшем мебелью. И решил: с этого дня буду слушаться маминых советов.

Тут застучали по залу шаги. Карен взяла гитару: пора. Отец сходил к стойке, принес себе светлое пиво, а мне кока-колу, при том что я не хотел и не просил. И повел меня наверх, нехотя достал кошелек, а оттуда – пятерку за вход.

В сыром зале царил полумрак. Мы поплелись к столику поближе к Карен и Ви. Отец поставил наши бокалы, мы заняли места. Повисла неспокойная тишина. В дальнем углу зала скрипач натирал канифолью смычок. Я стал выедать кубики льда из кока-колы. “Надо вам почаще бывать вместе, – сказала сегодня мама, когда провожала нас. – Так что радуйся”. Я задумался, много ли радости получил за всю нашу поездку, и понял, что лучшие минуты я провел не с отцом, а вдали от него – рядом с Альбертом Блором и Крик, во власти чар Мэксин Лэдлоу.

Сбоку на меня вдруг что-то надвинулось. Под столом, рядом с моим креслом, я увидел ярко-красные кроссовки.

– Мне сказали, ты здесь, наверху, Фрэнсис.

Он оказался совсем не таким, как я представлял. Бритый наголо, чтобы скрыть намечающуюся лысину, кожа бронзовая – явно перестарался с автозагаром, на шее золотая цепь толщиной с велосипедный тросик.

– Почему я должен тебя вытаскивать из клоповника у черта на рогах? Одному богу известно. Но вот я здесь.

– Не прошло и года, – отозвался отец. – Где тебя носило?

– Здесь не стану ничего объяснять. Только внизу. На стоянке. Две минуты. Или ты остаешься один. – Он повернул к двери.

– Погоди, Кью-Си, я иду! – крикнул отец и бросился следом.

Жизни наших родителей до нашего рождения столь же призрачны и неправдоподобны, как и то, что от них остается, когда их уже нет на свете. Не советую читать девичий дневник твоей матери. Некоторым подробностям жизни женщины лучше кануть в историю. Моя мама много писала о начале романа с Фрэном Хардести – точнее, описывала свой по нему “волчий голод”. Не меньше тридцати страниц (с 10 июня по 14 июля 1982-го) посвящены продолжительным любовным утехам в гостиничных номерах Бакингемшира. Уверяю, невыносимо читать эпитеты к слову “член”, выведенные рукой твоей матери, – неловкость сменяется тошнотой, стыдом, смятением. С другой стороны, не мешает осознать всю мощь их физического влечения, ведь лишь на нем держался их союз, и это единственная веская причина, почему они выбрали друг друга.