Элеонора Браун - Мой собственный Париж [litres]

Пока я гуляла по местности, фотографируя солнечные площади, я обращала внимание на скрытые детали, которые можно было бы использовать для описания выдуманных сцен: модные съемки жениха и невесты или девочку, сидящую у окна кафе, читающую старую книгу. На углу переулка с крайне узким проходом стояла цветочная лавка, и каждый раз прохожие задевали одеждой лепестки цветов. Мне нравилось думать о том, как они доносят до своих пунктов назначения аромат лилий или роз.

После своих исследовательских прогулок я обычно шла назад к отелю, чтобы встретиться с сыном у реки. Трудно представить Париж, не думая о Сене, об изящных изгибах ее мостов, украшенных фигурами, покрытыми сусальным золотом, или красивыми лампами. Был ли Пон-дез-Ар, узкий пеший мостик, соединяющий Лувр с районом Сен-Жермен, а точнее, с Музеем Орсе (бывшей железнодорожной станцией), недавним добавлением к их числу? Нынешняя его версия, возможно, и была, но Китти бы ходила по старому мостику время от времени. В тот день по дороге назад я сама на него наткнулась, радуясь при виде десятков тысяч замков, украшающих его – традиция, которая началась в 2008 году благодаря влюбленным, которые вешали замки, а затем выбрасывали ключи в реку в качестве символа их преданности друг другу, позднее я узнала, что замки были сняты властями города, так как тяжелый вес такого количества любви начал разрушать мост.

Когда я шла вдоль реки мимо Лувра к пустому пространству между музеем и Отелем Де Виль, я придумала следующую часть своей книги: историю дочери Китти, Фей, родившейся в 1939 году, которая посещает город в 1961 году, чтобы узнать тайну своего детства в Париже.

Основной темой был обман памяти. Я задумалась над тем, как могла Фей вспомнить то, что было забыто – свою жизнь в Париже до того, как ей было пять. Что бы она могла здесь испытать в возрасте двадцати двух лет, что вернуло бы ее детство, которое каждый из нас несет в себе? Я решила, что нужно воссоздать те ощущения, которые произвели на нее наибольшее впечатление, но я за нее беспокоилась, некоторые из них были связаны с пережитыми травмами и глубокими эмоциями.

На моем лице, должно быть, было идиотское выражение, когда я шла вдоль берега реки и думала обо всем этом, потому что я стала жертвой психологического обмана. Навстречу мне шла пожилая женщина с маленьким ребенком. Когда они подошли ближе, она внезапно наклонилась и подобрала что-то с земли, протянула это мне и со странным акцентом удивленно спросила, принадлежало ли это мне. Я взглянула на золотое обручальное кольцо в ее руке и покачала головой.

– Наверное, кто-то уронил его, – сказала я, оглянувшись по сторонам, но никого не увидела поблизости.

– Возьми его себе, – сказала она. – Мне оно не нужно – я развелась.

Я покачала головой и предложила ей отнести его в полицейский участок.

– Нет, нет, ты его возьми, – настояла она и, взяв меня за руку, вложила его мне в ладонь.

Когда я собралась уже уходить с кольцом в руке, она начала требовать денег, и я слишком поздно поняла, что это была уловка. Когда я рассмотрела кольцо, я увидела, что оно было сделано из дешевого металла, и купюры, которой я в нее швырнула, было достаточно лишь для того, чтобы покрыть мой стыд от того, что меня обвели вокруг пальца. Тем не менее она, возможно, купила на эти деньги сэндвич своей голодной внучке. Я этой мыслью пыталась себя успокоить.

Я бы никогда не повелась на такое в Лондоне. Такое могло произойти только в Париже, где я потерялась в мечтах и где потерянное кольцо вписывалось в атмосферу романтики. Я попыталась как-то вплести эту сцену в историю о Фей, но она туда не подошла. К счастью, у писателей все идет в ход. Мы – вороны, собирающие блестящие кусочки опыта, и эта ситуация стала основой краткого рассказа, происходящего в современном Париже.

На следующий день мои поиски определенных впечатлений из детства, проведенного в Париже во время войны, продолжились. Проходя мимо витрин модных магазинов на Елисейских полях, я вспомнила о временах в 1940 году, когда они были разбиты молодыми людьми за то, что их владельцами были евреи. Если бы Фей, будучи маленьким ребенком, это увидела, то звук разбитой бутылки спустя двадцать лет мог бы травмировать ее. Звук колокола, доносящийся из Нотр-Дама, был тем, что нужно, чтобы вызвать в памяти более зловещий звук тревоги, который раздался, когда ей был год и они с мамой бежали от нацистов. Другие впечатления появлялись у меня в голове, когда я внезапно обращала внимание на разные мелочи: девочка в метро, поющая старую популярную песню, ощущения от ручки двери необычной формы, особенный аромат отполированного дерева. Я заимствовала эти вещи, чтобы помочь Фей вспомнить события своего детства.