Авраам Иегошуа: В поисках личности. Рассказы современных израильских писателей

— Посмотрим, — бросала Гута в лицо злословившим на ее счет, — посмотрим, кто будет бедным, а кто богатым. Кто будет есть досыта, а кто пухнуть от голода. Увидим, кто будет просить: «Гута, пришли нам доллар. У нас не хватает на хлеб».

Сначала письма были самыми радужными. Не прошло и нескольких месяцев, как стали приходить и посылки.

Гута писала, что работает на кухне в тетином ресторане и зарабатывает очень прилично. И именно потому, что ей так хорошо здесь, она все время думает о бедной сестричке, которая мается где-то там под тропическим солнцем в стране, где что ни день убивают евреев и где, как пишут газеты, вот-вот вспыхнет ужасная война. Поэтому она посылает сестричке посылки с вещами и отрезами, которые тут стоят очень дешево. Брюки и рубахи, галстуки, пиджаки и кофты, носовые платки и белье, полосы ткани и куски шелка, занавески и скатерти. Иногда поношенные и бывшие в употреблении, чаще новые. И еще Гута писала, что, если вещи не подойдут по размеру ей или мужу или не придутся по вкусу, их всегда можно вынести на базар или распродать среди соседей — ведь вещи с ярлыком Made in USA — ходкий товар в Эрец-Исраэль. А на вырученные деньги сестричка с мужем сможет продержаться до тех пор, пока Гута не пришлет следующую посылку.

Первая обида была нанесена тремя белыми накрахмаленными рубахами, длинными бежевыми брюками и изобилием пестрых платочков. Она завернула все в коричневую бумагу и вышла на автобусную остановку. Вырученных денег хватило на караван резных верблюдов из оливкового дерева и два медных витых подсвечника, сделанных в «Бецалеле» [46] Художественное училище в Иерусалиме. . В письме Иохевед Шиф писала, что шеренга верблюдов будет очень хорошо смотреться на комоде, а в медные витые подсвечники Гута сможет ставить субботние свечи.

Так приходили и уходили посылки, устанавливая свой помесячный календарь — дни получения, дни обиды, дни ответного действия, дни отправки и дни ожидания. Когда, узнав о смерти Иехуды Шифа, Гута посмела выслать четыре десятидолларовые бумажки, Иохевед тотчас же купила большую написанную маслом картину известного художника, на которой в белых пятнах на берегу голубого пятна проглядывал портовый город с точками живых существ, заполняющих улицы, и горными террасами, отененными тонкими мягкими мазками: «Смотри, как разросся наш город. Ты сможешь повесить картину над кроватью».

Случалось, что обмен посылками прекращался: иногда замирал и оживлялся, иногда стопорился надолго. Бывало, что посылки шли, но их содержимое было скудным. Для Иохевед Шиф настали тяжелые времена. Пришлось сдать вторую комнату студенту из Техниона [47] Хайфский политехнический институт. . Помучилась месяц и попросила его съехать: всю ночь горит свет, шум, бесконечные гости. Нет, к этому не привыкнешь. Но в долгу она никогда не оставалась. На каждую обиду тотчас отвечала посылкой. Свидетельство против свидетельства. Выпад на выпад. Пять лет назад Гута сообщила, что переезжает из шумного Нью-Йорка в Гринфилд — тихий, чистый поселок недалеко от большого города, вроде как пригород, где живет Иохевед («Но сама понимаешь, что за сравнение!»). В ее возрасте она уже не может выносить отравленный воздух, грязь и толчею. Иохевед Шиф незамедлительно выслала сестре мезузу [48] Футляр, содержащий пергаментный свиток с отрывками из Писания, который прикрепляется к притолоке дверей в еврейских домах. тонкой работы и вырезку из газеты на идиш о конференции Женской сионистской федерации и ее решениях, встреченных бурными аплодисментами всех участниц.

В назначенный день за ней приехал Рафаэль Робович собственной персоной, вышел из серого автомобиля-переростка, взял чемоданы, открыл дверь и пропустил ее вперед. Иохевед Шиф простилась с кошками, дав каждой почувствовать тепло ее руки, помахала горстке соседок, собравшихся у ее дома, и пустилась в путь. На трапе перед отплытием ее сфотографировали с банкой консервов в руках. Под снимком, появившимся назавтра во всех газетах, было написано: «Ешьте „Свежий фрукт“, как все — побываете везде».

Корабль потихоньку дрейфовал в очень большом океане. Волны то затевали игру в чехарду, вспрыгивая друг другу на плечи, то сшибались гребешками, как бойцовские петухи. В портах пассажиры сбегали на сушу для закупочных блицев, потом загорали на залитых солнцем палубах, а позже спускались в кинозалы и на танцплощадки. Только Иохевед Шиф сидела в своем шезлонге, всматриваясь в то, до чего кораблю плыть еще несколько дней.