Авраам Иегошуа - В поисках личности. Рассказы современных израильских писателей

Дело, конечно, не в том, что отдел информации и рекламы, возглавляемый им, не мог бы все организовать буквально за день. За ними задержки не будет. Но как быть со всякими государственными учреждениями, где все по-прежнему делается черепашьим шагом.

Договорились на первое число. Первого возле ее дома остановится такси, которое отвезет ее в порт. Там ей вручат билет на корабль и все остальные бумаги, а также пожелают доброго пути. Будут и фоторепортеры. Господин Рафаэль Робович тепло пожал ей руку, пожелал хорошо подготовиться к плаванию и заверил, что волноваться нечего.

Мадам Хая Иоселевич извинилась, сходила за очками, лежавшими на вязании (почти законченную кофту она распустила до половины) и нацепила их на нос.

— Гринфилд, Гринфилд, — шевелила она губами, листая большой атлас сына. — Гринвуд — есть. Грин-вэлли — есть. Что у них там все зеленое, что ли? А вот и Гринфилд.

Водя большим пальцем вдогонку букв, она прочитала: «Гринфилд расположен на восточной оконечности штата Нью-Йорк. (Вы же знаете, там есть и штат, который называется тоже Нью-Йорк.) Шестьдесят тысяч жителей. (Небольшое местечко, совсем как у нас.) Большинство населения — лица с университетским образованием — юристы, врачи… Пасторальная тишина. И недалеко от города, до которого можно добраться поездом за полтора часа».

— Ну, что вы скажете? — мадам Иоселевич обвела искомую точку черным чернильным кружком и положила раскрытый атлас на стол.

Над крышами домов было натянуто голубое небо. Перистые облака наперегонки неслись к линии горизонта. Солнце гуляло напропалую, пируя на раскаленном песке. Славки, как поднятые по тревоге пожарные, суетливо шныряли в зарослях колючего кустарника за забором. Кошки зевали, глядя на ящериц, и, потягиваясь, выгибали спины. Из муравейников выходили черные караваны. Полчища муравьев-естествоиспытателей с котомками за плечами прокладывали пути между стеблями. Мухи, жужжавшие в регистре отчаяния, бросались на сетку, затягивавшую окно, и расползались по ней вверх-вниз.

Всю неделю она укладывала чемоданы. Дорога из магазина домой вдруг стала короче, словно она ходила по ней много лет назад, а сейчас вернулась, знает здесь каждый камешек и может пройти ее с закрытыми глазами. Из зеркала на нее смотрела очень сдавшая, очень состарившаяся шестидесятипятилетняя женщина. Вдова, проживающая остатки наследства. Когда Иехуда Шиф умер, она строила разные планы. То она видела себя ходящей по домам, собирающей средства для благотворительных обществ, то выбирала халат сиделки или уход за детьми на добровольных началах. Но так и оставалась сидеть у окна, глядя на зарешеченную улицу, по которой мальчишки катались на велосипедах. Иногда дворик преображался: рождались новые котята и делали свои первые шаги прежде, чем разбежаться по всей округе. А потом приходила посылка от Гуты, и весь день был испорчен. Безудержную злость, которая закипала в ней раньше, она научилась направлять в привычные русла, но все-таки была в ней еще немалая сила: сердце стучало, кровь разносилась по жилам и приливала к лицу.

Сначала она забрасывала посылку в угол и старалась запихнуть ее поглубже ногой. Потом поднимала, вскрывала, разрывала картонную упаковку и заглядывала внутрь. Так, растерзанная, с вырванным боком, посылка валялась несколько дней, пока она не поднимала ее и не высыпала все содержимое на кровать, застеленную одеялом. Осматривала каждую вещь, раскладывала на кровати, разглаживала рукой и примеряла. Развешивала в шкафу, потом в сердцах срывала с плечиков, опять заворачивала в клочки бумаги, совала в картонный ящик, на котором были выведены черные буквы, твердившие ее адрес, и ехала в город. Продав присланные вещи за бесценок (не торговаться же за них), она начинала испытывать жажду деятельности. Раздражение придавало ей силы, а желание ответить насмешкой на насмешку, обидой на обиду, унижением на унижение вдыхало новую жизнь и ускоряло шаги. Она бегала от магазина к магазину, стараясь как можно скорее охватить взглядом витрину. Седые волосы выбивались из-под зеленого чепчика и развевались на ветру. Потом она возвращалась домой, заворачивала все в плотную бумагу, писала черными чернилами Гутин адрес, подолгу выводя каждую букву, шла на почту и сдавала посылку, чтобы за океаном знали, что она существует и жизнеспособна.

Перед отъездом Гута за гроши распродала весь свой скарб, а когда не хватило денег, пошли в ход и драгоценности. Некоторые говорили, что Америка, конечно, страна неограниченных возможностей и т. п., но не для одинокой вдовы в ее возрасте. Иехуда Шиф скалил свои желтоватые зубы и бормотал что, дескать, ни один американец ни за какие блага не польстится на ее прелести. А когда она выбегала из комнаты, гоготал: «Еще думает о себе… Что она… Что я… Спроси у любого в городе…»