Ральф Дутли - Последнее странствие Сутина

Нет, но я часто прихожу сюда. Я наблюдаю иногда, кто стоит перед ним. Вас я никогда не видел, вы, вероятно, здесь впервые.

Вы ошибаетесь, я много раз стоял здесь, когда жил совсем рядом. Вы, должны быть, часто меня пропускали. Почему вы наблюдаете за людьми? Что вам с этого? Вам не кажется, что нет ничего более пошлого, чем наблюдать за людьми на кладбище? Наслаждаетесь их несчастьем, их горем? А потом радуетесь, что все еще живы и выпиваете аперетив на бульваре Распай?

Я был на похоронах. В среду, 11 августа 1943 года, в 14 часов.

Откуда вы узнали о них? Мари-Берта Оранш указала в объявлении «кладбище Пер-Лашез», так оно и было напечатано, по-видимому, чтобы обмануть оккупантов и их пособников, и потом, в последний момент, зачеркнула «Пер-Лашез» и от руки подписала «Монпарнас».

О, у нас есть свои источники. Верьте или нет: я был на похоронах. Не у самой могилы, но очень близко. Я незаметно стоял у дерева, вон там.

И он указал тростью точное место.

Пикассо стоял здесь, а Кокто – там. Обе женщины стояли ближе всего к могиле.

Он показал конкретные места. Макса Жакоба не упомянул. В самом деле, его присутствие сомнительно. В то время он скрывался у монахов в Сен-Бенуа-сюр-Луар и никак не успевал на похороны в Париже. Для такого, как он, дорога от Луары до Парижа в оккупированной стране становилась бесконечно длинной, Сутин проделал почти такой же путь во время своего последнего странствия. Однако, возможно, Пикассо был прав, когда сказал: Макс – это ангел. В таком случае искусство полета было ему не чуждо, и он действительно мог вовремя прибыть 11 августа 1943 года на кладбище Монпарнас.

Что вы там делали? Зачем вы за всем следили, если вы не принадлежали к скорбящим?

В некотором смысле я принадлежал к ним. Но я не могу вам этого объяснить. Я утверждаю только одно: в 1943 году я был здесь.

Вы не назовете мне, по крайней мере, свое имя?

Не имеет смысла. Вы не можете меня знать.

И все-таки назовите мне его, имена приятны для памяти.

Арман Мерль.

Имя мне ни о чем не говорило. Но я был рад, что мне повстречался «мерль», то есть дрозд. Почему бы нет? В птичьих именах есть что-то воздушное, словно слышишь в ушах пение.

Кто вы? В какой полиции вы тогда служили?

Но этот Мерль продолжает с отчетливой дерзостью в голосе:

Не смейтесь над теми, кто наблюдает за другими людьми. На то есть свои причины, если они заводят дела, ведут расследования, добавляют одну деталь за другой, постепенно складывая всю мозаику. Вы-то сами, вероятно, из тех легкомысленных авторов, которые подхватывают пару пустых фактов и сомнительных анекдотов, а остальное высасывают из пальца. А потом демонстрируют миру свои бесстыдные выдумки.

Я хотел возразить, но он продолжал дальше:

Не обманывайте себя. Не воображайте, что вы чем-то лучше добросовестных агентов из тайных полиций всего мира. Это они – служители истины, не вы. Они двигают вперед всеобщее расследование. Мир создан, чтобы закончиться грандиозным, всеохватывающим процессом. Не романом. Писатели – не что иное, как лжецы.

Я даже не мог почувствовать себя оскорбленным, не исключено, что он был прав. В любом случае, никакие возражения не смогли бы его остановить. И так он беспрепятственно продолжал говорить:

Мы ставим себя на место субъектов, которые нас интересуют. Нам нужно знать о них все. Хотя должен вам признаться: никакой психологии не существует. Это просто фантазия. Из голов людей нельзя извлечь шаблонов. Каждая голова – особенная. Человек полон противоречий, ничего невозможно предсказать. Каждое действие странное и необъяснимое. Я понял это только к концу моей карьеры. Поверьте мне: у вас нет никакого права ставить себя на место другого. Он – это не вы. Он – другой. Может статься, вы когда-нибудь напишете целую книгу о последних днях художника. Я тоже пытался, но предпочел остаться при своих папках. Время слишком коротко.

Вы были, вероятно, шпионом, наблюдали похороны Сутина с безопасного расстояния, записали известные вам имена? Может быть, даже фотографировали? Могу я посмотреть на фотографии? Троих мужчин вы, конечно, узнали? Но женщин? Хотя, возможно, женщин в вашей папке тоже хватало, так что вам не составило труда их идентифицировать?

Ни словом не отреагировав на мои вопросы, он хладнокровно продолжал дальше, явно искушенный в литературе тайный агент:

Внутренний монолог вам ничего не даст, вы это поймете. Вы увидите, что он недопустим. Это ложная перспектива. И его открытие – самая большая ложь в лживом царстве литературы. Вы не можете просто так переселиться в другого человека и болтать от его имени, это было бы величайшим преступлением. И еще одно: он был великим молчуном. Не нужно приписывать молчуну не его слова. Он не хочет этого. Если вы не способны обойтись без поэтических вывертов, поищите их в другом месте. Вы осознаете свое поражение, и вам придется писать книгу заново. От начала до конца. Ни разу «я», только «он». Никогда чистого прошедшего, всегда только нечистое настоящее. Вы проигнорируете все советы и потом горько пожалеете об этом, потому что будете вынуждены начинать свое расследование сначала. И поделом. Тогда вы вспомните обо мне и станете проклинать себя за то, что не послушались практика. Подчеркиваю: никакого внутреннего монолога. Это вредит следствию. Не пересаживайте свой голос в голову молчуна. Не нужно.