Ральф Дутли - Последнее странствие Сутина

Потом они долго шли пешком в ночи, блуждали, кружили по странным, неспешным дорожкам квартала. Так просто ее было не прогнать. Они оказались в маленькой гостинице на бульваре Распай, в мастерской было слишком грязно. Когда утром они расстались, он бежал оттуда, как от докучливой тени. 10 июня 1925 года у них родилась дочь. Aimée , она, будто в насмешку, назвала дочь Эме. Ясное требование любви к себе и заодно к своей дочери. Но он даже не хотел ее видеть, отрицал, что он ее отец. В тридцатых на Монпарнасе кто-то сказал: она – вылитая твоя копия!

О ком вы? У меня нет дочери, оставьте меня в покое!

Он не хотел ее видеть, но ее лицо смотрело на него с тех пор везде и в любое время. Будто решив над ним поглумиться, судьба наделила дочь явно его глазами, его носом, его губами, его ртом. Он выслал ее вместе с матерью прочь из своей жизни, куда-нибудь, где не было его. Только он решал, какие фигуры должны стать зримыми на полотне его жизни, а какие исчезнуть. Судьбе здесь нечего делать, он сам принимает решение о красках. На каждом холсте он был свой собственный король-мученик.

Это был первый год, когда он наконец поверил в свое прибытие в Париж. После налета фармацевта из Филадельфии Збо продал немало его картин, другие американцы приезжали в Париж, спрашивали этого Сутина, его стоимость резко возросла, Збо теперь прибавлял три, а лучше даже четыре нуля к прежним ценам. И некоторое время он жил в грандиозной имитации богатства.

Это время триумфа. Марселен и Мадлен Кастен снова появляются на горизонте, обхаживают его, после того как поссорились с ним на первой встрече. В начале двадцатых они встретились в маленьком кафе на улице Кампань-Премьер, один из друзей-живописцев посоветовал им купить у него картину, потому что он остался без пропитания, ему совсем не на что жить. Он пришел с большим опозданием, желая проверить, всерьез ли это, станут ли его ждать. В каждой руке у него была картина, он уже не помнит, что именно, вероятно, что-то из Сере или Кань. Марселен Кастен торопится, ему надоело ждать, он вытаскивает сто франков и, даже не глянув на картины, сует художнику.

Вот, возьмите, это аванс, мы посмотрим ваши картины в другой раз.

Художник застыл на месте, ошарашенный и возмущенный высокомерным нетерпением богачей. Он хватает купюру и бросает ее Кастену под ноги. Слепая надменность, они думают, будто им и так уже принадлежит все на свете, остается лишь вытащить пару паршивых бумажек. Непоколебимая гордость виртуозов голода. Это все еще его картины, он может делать с ними все, что захочет. И он решительно хватает их и убегает прочь.

Позже, уже после двадцать пятого года, они купят у Зборовского его большого красного мальчика из хора за… тридцать тысяч франков! Белая накидка поверх хорового облачения в тысячах цветных переливов. Словно он стремился запечатлеть совместную игру кровяных клеток, красных и белых, великое совокупление жизни и смерти в человеческой крови, согласно доктору Готту. Богачи смогли только пролепетать: Magnifique! Великолепно! Збо рассказал ему обо всем. Они упрашивали продать его, и он милостиво уступил.

Художник едва не обезумел от радости, он наконец чувствует себя у цели после всех этих лет, покупает костюмы и шляпы у Баркли, шелковые галстуки, элегантные туфли от Аннана, рубашки в крапинку, о которых он всегда мечтал. Его красно-белый церковный служка подарил ему новую одежду. И он полюбил гулять, помахивая тросточкой. Двенадцать лет спустя он прибыл в Париж заново, у него все получилось, и Збо хочет все больше его картин. Прошло то время, когда в его глазах читалось: Ты не Модильяни!

Теперь он оказался в лучезарном будущем, американец Барнс наконец провозгласил: Я покупаю будущее!

Зачем ему дочь и жена из прошлого, теперь, когда корабли давно доставили его в Гавр, когда он обосновался в Мерионе близ Филадельфии, когда одним яростным взмахом грязного рукава стерты с холста прежние жалкие пристанища, Улей и Сите-Фальгьер, все эти художнические убожества и клопиные крепости, пустые бутылки из-под дешевого вина, дрянные холсты. Я – в будущем, лоз мих цу ру! Оставь меня в покое!

Она пришла из мира, который он давно покинул, что теперь для него краснокирпичная Вильна? Она находится на другой планете, литовский Иерусалим, художественная школа, кто знает, кто там еще остался. Однажды ночью она прибегает на авеню Парк-Монсури, колотит в дверь, которую он не хочет открывать, и кричит:

Предатель! Предатель! Я знаю, что ты там! Она от тебя!