Ральф Дутли - Последнее странствие Сутина

Потом двери вдруг распахиваются. Появляется старик Оранш. Разражается гроза. Ругательства и проклятия, хлопанье дверями. Что это за свинарник, не можете хоть раз убрать за собой, если нагадили? Старик Оранш потерял терпение. Он выбрасывает их на улицу. Они придут опять, клянча, моля о приюте.

На Вилла-Сера стало слишком опасно. Необходимо постоянно менять жилье. Но жилья мало. Однажды ночью весной сорок первого Ма-Бе приводит его на улицу Плант, где она раньше жила с Максом, к своим старым друзьям Марселю Лалоэ и его жене, певице Ольге Люшер. И вот пара оборванцев появляется у дверей, Ма-Бе делает странный знак пальцами, молча просит впустить. Едва переступив порог, выдыхает:

Вы должны его спрятать, его ищет гестапо.

Ма-Бе не приходится долго объяснять, в соседней комнате на пол бросают пружинный матрас, спасательный плот в этом потоке несчастий, которому нет конца. Один матрас. Ничего больше. Он теперь не рисует. Обстоятельства вырывают кисть у него из рук, будто сговорились с кулаком боли, мнущим его желудок. Все объединяется, чтобы не дать ему рисовать: боль и спазмы, оккупанты и их унизительные предписания. Они живут на улице Плант три недели, Сутин пьет молоко с висмутовым порошком и слушает Баха, все пластинки, какие есть у Ольги, все до одной. Страсти по Матфею, без конца кантаты, вариации Гольдберга, искусство фуги, всё. Счастье найти приют у певицы, вложившей душу в свою коллекцию. Когда под конец черный диск не выдает ничего, кроме назойливого потрескивания, он поднимает рычаг с иглой и снова опускает у толстой кромки.

Бах и молоко, ничего больше. Дни напролет. Музыка из страны циклопов и молоко из страны будущего. Большие, жирные черные диски на непрестанно кружащейся тарелке и горькое молоко по карточкам. И снова она, эта невероятная музыка, говорящая с такой силой, словно ничего, кроме нее, не существует, словно в ее присутствии все остальное должно замолчать, танковые гусеницы, стук сапог. Все, кроме одной точки в его желудке. Эта точка не хочет слушать музыку. И все-таки убежище с тяжелыми черными дисками оказалось удачей.

Каждая кантата – стрела против черных мотоциклов и гремящих гусениц, и хотя эти стрелы отскакивают от металла, не принося никакого результата, они его единственное утешение. Он представляет, что эта музыка все еще будет звучать, когда металл превратится в кучу ржавого мусора.

Пусть сатана ярится и бушует.

Но уже в следующей после сатаны строке: Божия сила победу нам дарует! Иногда ему удается понять некоторые слова, раздающиеся из граммофона.

Мы пали слишком низко, и бездна поглощала нас совсем.

Но каким образом случилось так, что истошно орущие оккупанты и эта музыка происходят из одной и той же страны, родились на берегах одних и тех же рек, этого он понять не в силах. Голоса из той страны. Доктор Кнохен не слушает Баха?

Смотрите, как падает, рушится в прах все то, что Господь не содержит в руках!

И он вслушивается в музыку, стремясь извлечь из нее хоть искру надежды, хоть какую-то защиту от отчаяния. Но: Как зыбка моя надежда, как боязливо мое сердце. Перед войной Генри Миллер, сосед Сутина на Вилла-Сера, постоянно предлагал ему свои американские джазовые пластинки. Даже уговаривал.

Прошу вас, месье Сутин, скажите, чего бы вам хотелось, у меня наверху превосходная небольшая коллекция. Можете слушать все, что захотите. Там наверху Америка, черные волшебники с каплями пота на лице играют на своих золотых инструментах.

Сутин с благодарностью отказывается. Для него нет никакой другой музыки. Бах. И точка. Бах был для него как молоко. И порошок висмута.

И в Клиши у странноватого доктора, который сделал ему укол, когда его скрутило на улице, они тоже заговорили о музыке. Врач сказал:

Немецкая музыка кажется мне провинциальной, тяжеловесной, грубой!

Художник в ответ:

Но Бах великолепен! Кантата 106, как ее играет Ванда Ландовска на клавесине!

Долгие дни без живописи. Ничего, кроме молока и Баха. Вытянувшись на матрасе, со взглядом, устремленным в потолок. В укрытии с Бахом. Кто знает, как близок мой конец. А иногда, после многочасовых черных дисков, он начинает напевать что-то из далекого детства. Это единственное, что он хотел сохранить, несколько песен, которые он иногда бурчал себе под нос, и ничего больше из того, что связывало его со Смиловичами. «Теленка» нужно оставить.

Когда Ольга приходит домой, он расспрашивает ее о Бахе, выпытывает все, что она знает. Как он в девятилетнем возрасте потерял мать, а в четырнадцать стал круглым сиротой. Рядом умирали его братья и сестры, один за другим, и трое из семи детей, которые были у него с Марией Барбарой, тоже умерли вскоре после рождения, и семь из тринадцати детей, которые ему подарила Анна Магдалена, он проводил их в могилу под свою собственную музыку, после того как они уже успели стать веселыми, прыгающими на одной ножке, играющими в «небо и ад» и славящими Бога созданиями. И Бог хотел, чтобы его славили еще больше. Поистине смерть всегда сидела с ним за одним столом, поднималась с ним на хоры, шла всюду рядом, садилась с ним за орган.