Дарья Гребенщикова - От меня до тебя — два шага и целая жизнь

— простите, что помешала Вам, — я робко переминалась с ноги на ногу

— да полноте, дружочек! Я никогда не сплю! особенно в полдень! Я мечтала! Я унеслась мыслями… чудесно, что Вы пришли, мы будем пить лимонад!

— Пётр Арнольдович, — голос Анны Карловны зазвенел, — а идите с нами — лимонад пить?!

Ничто не дрогнуло в глубинах дома, и Анна Карловна унеслась и принеслась с жостовским подносом, на котором стояли стаканы и банка с мутной жидкостью. Это был лимонад.

Мы выпили.

— Дарья Олеговна! Вы всё знаете!!! — Анна Карловна склонила головку набок

— Вы спрашиваете, или отвечаете?

— ха-ха! Я хотела спросить — про птичку! Что это за птичка такая! Она все прыгает и прыгает! Но к ней нужно как-то обращаться…

— как выглядит птица? — строго спросила я, понимая, что за Определителем Дроздова мне переть домой

— ой! такая… знаете… кругленькая головка, и клювик… два крылышка. Сама такая овальная, хвостик и две ножки… Кто это??? И прыгает так — прыг-скок!!!

— Ворона, — послышался из глубин голос Петра Арнольдовича.

НА ХОД СТОПЫ

В отличие от дачника Стасика, ищущего сомнительных тактильных радостей в объятиях бывших доярок, муж мой предпочитает коротать время в беседах интеллектуальных, под чай с вареньем и шоколад с начинкой. Такой есть только и исключительно у Анны Карловны… Как-то вечером, взяв для отвода любопытных глаз трехлитровую банку с пластиковой крышечкой, муж отправился в сторону коровы и Петровны, но свернул к Анне Карловне. Сия достойная дама вечеряла под поветкой, при свете керосиновой лампы, отгоняя комарих веточкой чубушника. Цветы сыпались на кружевную скатерть, впрочем, и комарихи — тоже, ибо фумитокс был включен на 4 пластинки разом

— ах! ах! — воскликнула Анна Карловна и уронила на скошенную траву пикейное одеялко, — Александр Викторович! Какое счастье! Какой внезапный, дерзкий визит!

— да уж, — смутился муж, — я так шёл… мимо… проверить, вдруг что?

— ах! ах! — Анна Карловна пошарила рукой под столом и извлекла бутылочку Шардоне, — мы тут… с Петром Серафимовичем, знаете ли… так, ах-ах-ах… слегка помочили ножки!

— буквально? — муж изумился, — я предпочитаю так… запросто… в бочке с дождевой…

— голубчик Вы мой! Чистая, простая душа! — Анна Карловна уже несла бокалы темного стекла с золотой каймой и жестянку с печеньем, — это фигурально! На ход стопы! Ах!

— А! — сказал с уважением муж и они выпили.

Поздним вечером, когда Петровна, не дождавшаяся моего мужа Сашу, унесла на холод молоко, муж, рассматривая на свет пустую бутылку, сказал

— вот! теперь и комару не хватит ноги помыть…

— нет! — Анна Карловна легонько качнулась к дому, — теперь комар носа НЕ ЗАМОЧИТ!

ЖАР-ПТИЦА

Бреду проведать Анну Карловну. В ее палисаднике цветет каприфоль, дурманит ароматом, рождая иллюзии и грёзы. В открытое окно влетают комары, а из окна доносятся звуки беседы

— я, знаете ли, милочка моя, — Петр Серафимович гудит шмелем и звякает крышечкой чайника, — как, представьте себе, Тургенев…

— а-а-а! конфликт! «Отцы и дети!» — слышно, как Анна Карловна ставит на стол чашки, — нигилизм! Вот, в чем проблема…

— нет… — Петр Серафимович стучит ножом по хлебной доске, — всю жизнь… у чужого гнезда…

— а! Как Полина Виардо? — понимает Анна Карловна

— не «как», а «у»!

Я вхожу тихо и босиком. На цветном полосатом половичке грустно спит черно-белая кошка. Пряно пахнет вениками у печки, и сладко — пенкой от клубничного варенья.

— Анна Карловна! — завожу я торжественную речь, — у меня что-то…

— ни слова о здоровье! ни полслова! — Анна Карловна сидит в тюрбане, делающем ее похожей на Маленького Мука, — почему все считают своим долгом говорить со мной о здоровье? Какая пакость! Утром — портулак, в обед — сельдерей, вместо ужина — в озеро…

— а я вот так и прилепился к чужому гнезду, — заводит свое Петр Серафимович

— да что Вы пристали со своим гнездом? Жениться надо было не на курице общипанной, а на Жар-Птице!

— у нас к ужину курочка? — просыпается на диванчике Елизавета Арнольдовна

— да! — рявкает Анна Карловна так сильно, что включается телевизор, — курица! жареная! А вам — каша! Манная!

Я облизываю ложечку с пенками и тихо ухожу — минуя калитку. Через забор.

ПРОСТАЯ БАБА

Шли мы за вечерним молоком, а пришли на огонек, мерцающий в окошках любимой нашей Анны Карловны. Ах, как тепло за персиковыми шторами! Как ласков матовый шар настольной лампы! Как тоненько тенькают фужеры, отзываясь на звук шагов по дощатому полу… как мягко ногам на ковре, и как покойно телу в глубоком кресле, снабженном подушками! И черемуха заходит в раскрытое окно, и ухает филин в роще… а вино в бокалах густое, цвета спекшейся крови и пахнет смородиной и малиной. Шуршат конфетные фантики, мурлычет Муська, черно-белая кошка, зимующая в ожидании Анны Карловны, у соседки Надюхи. Я пью чай, и мёд капает на скатерть, и вечерние бабочки бьются в стекло…