Антон Евтушенко - Симптом страха

В сложившейся стихийно ситуации, рациональная и целесообразная (в этом Ленке отказать было нельзя), девушка принялась лихорадочно искать бенефиты и очень скоро их нашла. Кроме самоподзавода жертвенной затравки, Тарас снабжал её текстами книг, и делал это не хуже городской библиотеки с той лишь разницей, что подобных книг было точно не сыскать в библиотеке. Вся литература была фанатским самиздатом, рождавшимся усилиями транслитруверианцев, имеющих в своём распоряжении законспирированную подпольную печатню. Конспирация соблюдалась больше для острастки и ностальгии по тем досточтимым временам, когда жандармы наводили облавы на сырые подвалы со входом через лаз-колодец, где трёхтонный вещдок — станок «американка», основанный ещё на принципах печати Гутенберга, множил скабрезные агитки под заведённый граммофон, чтобы маскировать шум работы тигельного пресса. Теперь вселенная Гутенберга вмещалась в пластиковый корпус бесшумного ризографа размерами не больше прикроватной тумбочки, а роль самого глухого подполья выполнял арендованный некапитальный гараж у парковочного комплекса где-то на окраинных выселках. Героический подвиг подпольщиков сводился к задумке «гаражного» издательства и воплощённой рабочей модели арт-лаборатории для любых манипуляций с бумагой и типографской краской без оглядки на цензуру. Транслитруверианцы, следуя конспирологической легенде, хранили в тайне свой промысел и место дислокации. Нет, Буба не клялся на крови о неразглашении конфиденциальных сведений, он просто не имел привычки говорить лишнего. Ленка тоже особо не выпытывала, получая от Тараса свет истины дозировано и регулярно.

Примерно треть всех принесенных книг она читала под лекарствами от кашля, лёжа на диване посреди ночи, страдая от воспалённого горла и отёка носа. Книги напоминали ей какой-то горячечный сон: красиво, лирично, местами раздражающе, но очень-очень-очень избыточно, как это бывает при температуре 38 и 7, когда ты видишь собственную комнату в каком-то излишнем измерении, из-за чего она напоминает делянку размером сто на сто парсеков, где каждый атом, каждая молекула — предмет внимания и изучения. «Нужно ли мне это читать?» — как-то спросила она, когда Тарас принёс свежую вязанку брошюр с текстами Лавея, Бартон, Фрея, Лонга и Гюисманса. Буба ничего не ответил, он только посмотрел на Ленку; этот взгляд сказал: «Эти книги нужно прочесть настолько, насколько вообще может быть нужно что-нибудь прочесть».

Поправив здоровье и растранжирив весь носимый запас контркультурных текстов, Ленка, как человек, воспламеняющийся от любой маломальской затеи, захотела во что бы то ни стало столкнуть бумажное изящество тонких на скрепках книжек с отвлечённостью рисунка, с его графичностью. Из-за высоких издержек производства иллюстрации на страницах транслитруверианских самопалов были редким зверем. Ко всему прочему, ей просто захотелось сделать что-то рукотворное, заменить полиграфический машинный труд ручным. Прекрасным образчиком для подражания мог бы послужить Уильям Блейк, который не любил и не хранил вещей, расставался с ними удивительно легко, но был крайне щепетилен к книгам. Ярый противник всего модного, он украшал рисунками тексты собственных стихотворений. Гравировал обычным способом и расписывал вручную оттиски, что требовало поистине колоссальных усилий. С каким тщанием и насколько аккуратно он наносил на медную доску тексты своих рифмованных пророчеств. Был в нём что-то бойцовско-вызывающее, и Ленка находила в этом совершенство гения, которому хотелось подражать.

Вооружившись калькой, рапидографом и акварелью, она взялась за выпуск своего — первого! — фанзина. Главной целью журнала Ленка выбрала подрыв канонов медиума. Она даже придумала девиз: чем необычнее, тем лучше. В основу пилота легли простые черно-белые абстрактные изображения, напоминающие фрактальные раскраски. Это были схематичные, но изящные рисунки: любые формы без особого мотива, впрочем, принудительно снабжённые им через цитаты из транслитруверианских книг. Прецедентный текст перемежался с переводами песен, выполненных прописью с претензией на каллиграфию. Были попытки втиснуть пару аппликаций из гербария, но идея оказалась не живучей. С детсадовским гербарием нельзя взламывать с оттягом все возможные табу, и Ленка решила, что её фанзин всё же не коллекция засушенных растений. Так, вместо гербария появились отксеренные обложки музыкальных пластинок, вырезанных в форме листьев клёна, малины, одуванчика, на которых прямо поверх шли эпистолы, стилизованные под викторианский стиль. Ленке было скучно просто писать свою оценку лейблу, поэтому она делала вид, что переписывается с британским меломаном из XIX века, оравшем в пабах и на улице баллады Салливана, Элгара и Арна. На музыкальном поприще из рубежей веков XX-го и XXI-го подвизались сумрачные образы Майхема, Ульвера и Бехемота. По мнению потомка, это был достойный ответ постным мюзик-холловским фигурам благочестивой старушки Англии. Проект первого фанзина замышлялся как форменное хулиганство, но Ленка дала себе зарок, что если дерзкой хулиганки из неё не выйдет, она не бросит это дело только потому, что «много дров, но мало мяса».