Мортен А Стрёкснес - Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки

Черт, не видно ни зги ! В былые времена рыбаки небось тоже постоянно попадали в такие передряги, да и лодки у них едва ли были больше и надежнее нашей. Ходили не с мотором, под парусами, а все равно – каждый раз выходили сухими из воды, искусные мореходы старины. Стой, стой! А вот и нет – НЕ выходили. Напротив, тонули и тонули сотнями, каждый год, как раз в эту пору и в этих же местах. Как там поется в песне о Скрове? Что-то там про море, столь щедро распахивающее свою сокровищницу: “Но вмиг искажается гневом ревущим / и требует мзды за щедрый прием / И втрое возьмет, а на сдачу / Лишь выплюнет щепки, бывшие кораблем / Море щедро дает, море берет назад / В саване, свитом из ила его, на дне рыбаки лежат” [75] Существует две Скровских песни. Одна, процитированная здесь, называется Skrova-sangen (автор Вильхельм “Вилле” Педерсен) и считается официальным гимном Скровы. Написана около 1950 г. Другая известна под названием “Смотри, как мигает Скровский маяк”. Она написана в 1949 г. Херлейфом Педером Рисбёлем и впервые исполнялась в Доме молодежи. .

Украдкой поглядываю на Хуго. Вид у того самый беспечный. С другой стороны, сколько я ни выходил с ним в море, ни разу не видел, чтобы он волновался. Ну, хоть наушники снял. А что если течения вдруг вздумают объединить усилия и, слепив волну вдвое выше обычной, нашлют на нас девятый вал?

Дно лодки усыпано треской, судорожно зевающей жабрами. У рыбы те же мышцы и нервы, с которыми наши далекие предки вышли на сушу и благодаря которым много миллионов лет спустя мы смогли заговорить. Рыба тоже издает звуки, просто мы их не слышим. Их язык не для посторонних ушей.

Под нами катится живой поток, поверх песчаного дна и гладких камушков. Даже морские звезды крепко приникли ко дну. Ламинарии колеблются и колышутся туда-сюда, словно высокий ковыль на суровом ветру. Палтус сохраняет самообладание и спокойно уходит на глубину. Там, зарывшись в песчаный плед, устраивается поудобней и замирает. Малек трески, люра, сайды, пикши, сельди и скумбрии пытается удержаться среди неспокойных водорослей. А подслеповатая гренландская акула хоронится в своей сумрачной бездне, на такой глубине, что ей, верно, невдомек, что за буря разыгралась там, наверху.

Хуго, сбавив ход, просит меня высматривать ориентиры. Пока мы идем вслепую, подгоняемые стремительными течениями, впереди нас могут ждать неприятности. В районе Скровы, особенно с внешней стороны, так много мелей и подводных шхер, что знать, где ты сейчас, жизненно необходимо. Хуго понимает это не хуже моего. Но при этом еще и видит море по-другому, не так, как я. Куда искуснее считывает его подсказки в кратчайших промежутках, когда образуются просветы. И даже когда не видит земли, море не кажется ему монотонным, не сливается в однородную массу без опознавательных знаков. Каждая координата на море для него не просто точка – она имеет свои топографические особенности, свой ландшафт со своими уникальными течениями, рельефом дна, мелями и прочими подробностями, доступными только знатоку. Все бывалые рыбаки принадлежат к числу таких знатоков, вот и Хуго, с его богатейшим морским опытом, сумел развить эту удивительную сноровку.

Мы почти не говорим – лишь изредка Хуго спрашивает мое мнение. Как по-моему, не Лиллемолла ли там вдали? Суша и море будто играют в чехарду, постоянно меняясь местами. Хуго спрашивает меня, просто чтоб убедиться, что ему не померещилось – в такой ситуации он полагается больше на себя. Да и я полагаюсь больше на него, поскольку совершенно дезориентирован – все, чем я сейчас могу помочь, это глядеть прямо по курсу и вовремя сообщать, если что-то мелькнет впереди. Метет безбожно, хлопья лезут прямо в глаза. В их щелки я вижу лишь на полтора десятка метров впереди себя. Снег нависает мрачной черной стеной, скрывая все очертания. Больше всего меня страшит не перспектива налететь на сушу, а скорее наоборот – не увидеть ее. Ветер тем временем усиливается, а вместе с ним – и волна. Как же быстро ветер овладевает морем! – не устаю удивляться я.

Плоскодонка кажется сейчас меньше обыкновенного, море же – огромным как никогда. Лодка, Хуго и я – трезвее стеклышка. Море гуляет пьянее пьяного. Перегнувшись через борт, я люблю всматриваться в его бездну. Теперь бездна смотрится в меня. В Скровской песне есть строчки, описывающие это чувство: “Шторм и буруны – всесокрушающий поток, / дитя человеческое – лишь слабый росток”.

На моей памяти Хуго впервые не захватил ни каната, ни якоря. Оставил в РИБе. Спрашиваю, много ли в баке бензина? Хуго, поморщившись, проверяет – утвердительно кивает. Он как-то непривычно тих – весь напрягся и насторожился, будто только что поговорил по телефону с анонимом и теперь решает – не розыгрыш ли это.