Сергей Докучаев - О всех, забывших радость свою

После перестройки и последующей за ней разрухой и приватизацией, завод представлял собой жалкое зрелище, доживая свои последние дни. Директора менялись с умопомрачительной быстротой, успевая все же ухватить свой лакомый кусок. К середине девяностых за долги было распродано почти все имущество: бассейны, лагеря, больница, дома, стадион. Цеха начали закрываться один за другим, отмирая от тела завода как гангрена, и тут же сдавались в аренду под производство конфет, печенья, выпуск журналов. Даже кино снимали. Такой антураж еще поищи.

Последний свой дом завод с горем пополам сдал в 1992 году — тот самый, в котором сейчас обитали мои родители и где мы не так давно жили с братом.

Конечно, когда организм умирает, когда сердце начинает барахлить — это непременно сказывается на качестве крови. Рабочие, месяцами сидящие без зарплаты, потихоньку спивались, опускаясь на дно. Молодежь больше не шла на завод. Начиналась новая эпоха.

Эпоха бизнеса, рэкета, легких денег, эпоха компьютеров и торговли. Кладбище, правда, отнюдь не пустовало. В лихие девяностые заводская поросль вступала в ряды различных группировок и довольно быстро оседала на погосте, успев принести в дом пожилых родителей цветной телевизор или видеомагнитофон.

Завод еле дышал, сердце района мучила нестабильная стенокардия от нехватки финансирования и отсутствия заказов. Перспектива родителям найти другую работу, потерявшим здоровье в цехах, была невелика, но я старался об этом не думать. Мы с Катей наслаждались молодостью, близостью и свободой. Я создал свою собственную семью, и мне нужно было думать только о ней. У нас и своих нерешенных проблем хватало.

Проходная завода была закрыта на большой замок, рядом в сугробе на двух опорах стояла покосившаяся доска почета. Включив аварийку, я вышел из машины, достал из багажника тряпку, пролез по снегу к доске и вытер с чудом сохранившегося стекла всю придорожную грязь. Моему взору предстали три фотографии почетных работников завода за 1987 год, среди которых по центру был отец. Еще молодой, с волосами, улыбающийся. Фото, правда, немного выцвело, поблекло за десятилетия, но черты лица оставались различимы.

Я поднял голову и посмотрел за ограду. Вдалеке виднелись остовы наклонившихся печных труб, которые подобно карельским корабельным соснам больше никогда не будут использоваться по назначению. Их век давно прошел и сам я уже никогда не смогу надеть тяжелые чугунные башмаки, как мечтал в детстве.

«Ладно, пора ехать, — подумал я, садясь в машину. — Странно, что фото еще осталось…»

Я побрызгал духами пальто в попытке скрыть запах табака, понимая, что бесполезно. У меня всегда была одна отмазка для мамы: «Коллеги дымят в машине». Говорить, что я начал курить, как-то не решался. Посмотрел в зеркало заднего вида на свое бледное лицо, мешки под глазами и пожелтевшие местами зубы.

Вспомнилась любимая фраза Катьки: «А где деньги, дорогой? — В мешках. — А где мешки? — Под глазами, дорогая». Взяв с заднего сиденья коробку конфет, я вышел из машины и отправился к родителям.

Дома никого не было. Я достал ключи, открыл дверь и вошел.

Запахи жареного мяса вперемежку с лаком для волос и дешевыми мамиными духами, моментально заполнили легкие. Мое сердце сжалось.

Врачи говорят, что человек, находящийся в коме, может реагировать на голос матери, запах ее кожи и прикосновения рук.

Я еще не успел снять пальто, как странное щемящее чувство проснулось в самых глубинах сознания.

Тепло, бытовой уют, наледь на стеклах вызвали во мне приступы ностальгии о давно ушедшем детстве.

Как просыпаешься утром в воскресенье позже всех, подбегаешь к окну босыми ногами, а на градуснике мороз в минус тридцать и метель. Тут же нос улавливает, как с кухни веет духовитым лавровым листом и жареным фаршем. Засовываешь ноги в тапки и, не умываясь, бежишь на кухню, где вся семья — брат, мама и отец — под радио «Маяк» едят с чаем блины, начиненные мясом, да так, что трещит за обеими щеками.

— О, кто к нам пришел, — говорит мама, улыбаясь. — Чаю и блинов его величеству пожалуйте.

Папа брал меня своими большущими руками с ладонями, напоминающими ковши и усаживал на табурет рядом. Мама ставила тарелку с пышущими от жара блинчиками и наливала чашку свежезаваренного чая. А я сидел и, болтая ногами, поедал блины один за другим, словно маленький хомячок.

Кажется, совсем недавно эта квартира была моим домом и крепостью, где я из стульев, подушек и покрывал строил свои неприступные замки. Всего пара кубиков, солдатиков и заводная машинка были частью целого мира, рисуемого в воображении.