Геннадий Дмитриев - Девочка и кошка

Каждое утро Георгий Иванович здоровался с нимфой, в ненастную погоду стирал с неё капли дождя, вытирал ей полотенцем лицо, поглаживая рукой её каменные волосы. Через некоторое время он поймал себя на том, что мысленно разговаривает с ней. Это не было удивительно, после развода с женой, Георгий Иванович жил один, и, чтобы как-то развеять это одиночество, постоянно мысленно разговаривал с кем-нибудь. Он говорил с людьми, которые жили где-то далеко, или же существовали только в его воображении, он и сам не заметил, как стал разговаривать с каменным изваянием. Сперва он говорил с нимфой мысленно, затем, когда вокруг не было никого кроме него и каменной скульптуры, он говорил с ней вслух.

Иногда он спорил с ней, что-то доказывал, он создал некий образ, и наделил его определённым характером. Георгию Ивановичу стало казаться даже, что он слышит её голос, её особый мягкий тембр, красивый, тихий, несколько печальный. Он готов был поклясться, что узнал бы этот голос среди сотни других голосов. Когда что-то не получалось в работе над романом, он советовался с нимфой, спрашивал её, и, как казалось ему, получал ответ. Он зачитывал ей главы из своего романа, и правил те места, которые ей могли не понравиться. Она сделалась настолько близким ему существом, что Георгий Иванович уже и забыл, что это всего лишь скульптура, бездушное каменное изваяние. Георгий Иванович даже дал ей имя, отыскав в литературе по мифологии древней Греции имена водных нимф, он стал звать её Лилея. Он настолько свыкся с ней, что прежде, чем совершить какой-либо поступок, думал, а как Лилея к этому отнесется? Лилея стала как бы частью его самого, везде, где бы он ни был, что бы ни делал, он повсюду ощущал её живое присутствие.

Нет, нет, Георгий Иванович не сошёл с ума, он, как и прежде, оставался в здравом рассудке, и в том, что из каменного изваяния он создал образ реальной, живой девушки, наделил её чертами характера, ничего удивительного не было.

Разве мы, живя бок о бок с реальными живыми людьми, воспринимаем их такими, какими они есть на самом деле? Мы создаем себе образы, наделяя их теми чертами, которые хотели бы видеть в близком человеке, мы считаем, что достаточно хорошо знаем их, но на деле, мы знаем и любим лишь то, что создали себе сами, и когда кто-то близкий нам совершает поступок, который не укладывается в нашем понимании, мы удивленно восклицаем: «Как он мог? Разве можно было от него ожидать такое?», не понимая, что реальный человек, совершивший не понравившийся нам поступок, имеет порой мало общего с тем образом, который мы создали себе сами, мы приходим в разочарование, в отчаяние, не понимая, что любили не того, кто был с нами всё это время, а тот образ, который сами сотворили и полюбили, поверив в реальность призрака, построенного в нашем воображении, а тот, другой, реальный человек все это время жил своей жизнью, своими интересами, о которых мы не подозревали, поскольку интересы эти были так далеки от наших.

В некотором смысле Георгий Иванович был счастливее нас всех, поскольку за образом, сотворённым им, не было реального человека, чьи интересы отличались бы от интересов самого автора этого творения, потому разочарование Георгию Ивановичу не грозило, каменное изваяние не совершало никаких поступков, не жило своей жизнью, а находилось полностью под властью воображения Георгия Ивановича.

Он часто вспоминал миф о Пигмалионе и Галатее, думал и не находил ничего необычного в том, что скульптор силою своего воображения и любви смог оживить созданную им скульптуру. Он создал образ, и Афродита, чьи творческие способности были выше, чем способности любого из смертных, восприняв образ, созданный автором, помогла Пигмалиону оживить статую. Наши предки, не обладавшие достижениями современной цивилизации, живя среди природы, завися от стихий, считали, что всё существующее в этом мире имеет душу. Они наделяли душой и лес, и горы, и моря, и прочие водоёмы, считали, что даже камень, неподвижно лежащий у дороги, тоже имеет душу.

Значит, думал Георгий Иванович, если наши предки были правы, то и у этой мраморной статуи есть душа, и образ, который нарисовал себе Георгий Иванович в своем воображении, оказывает определённое воздействие на душу каменного изваяния, преображая её, и это уже душа не камня, обработанного рукой скульптора, а душа девушки-нимфы, душа Лилеи.

Нет, он не думал, что может силой воображения своего оживить каменную скульптуру, он прекрасно понимал, что, несмотря на то, что человек наделен силой воображения, никому из людей, даже гению, не подвластно то, что подвластно богам, но сама мысль о том, творение из камня может обрести человеческую плоть, казалась ему не такой уж нелепой.