Геннадий Дмитриев - Весь мир под крылом

Она открыла секретер, стала перебирать бумаги:

— Это выбросить, это оставить, это выбросить, это оставить, это…, это…? Что это?!

В дрожащей руке Надежда Андреевна держала старое, написанное ей тридцать лет назад письмо, написанное, но не отправленное. Почему не отправленное? Значит, отправлено было то, другое?! Рука с письмом упала на стол, буквы расплывались перед глазами, по щекам текли слёзы.

Был выпускной бал, за окном лежала звенящая, теплая южная ночь, а в зале Шарль Азнавур с нежной печалью в голосе пел о том, как падает снег. Одна рука её лежала на его плече, другую он нежно держал в своей, смотрел ей в глаза, и улыбался нежной, печальной улыбкой, улыбался и молчал, и Шарль Азнавур пел о том, что встречи больше не будет. Почему, почему он молчал? Он должен был что-то сказать! Но он молчал, мелодия кончилась, он медленно отпустил её руку, поклонился и ушёл. И всё?!

Потом были разные города, она поступила в «Гидромет», он в лётное училище. Больше они не виделись, но однажды пришло письмо, он написал всё, что должен был сказать тогда, когда теплая южная ночь лежала за окном, и с нежной печалью в голосе пел Шарль Азнавур. Но было уже поздно, слишком поздно, те слова уже были сказаны другим, и она не отвергла признание. Надежда Андреевна в порыве горечи и отчаяния написала ему письмо, полное слёз и обиды, она просила, чтобы он больше никогда не напоминал ей о себе. Написала…, но не отправила. Почему? Почему поздно? Нет, ещё всё можно изменить, ведь с тем, другим, их ещё ничего не связывает. Она написала новое письмо, написала и отправила. Но время шло, а ответа не было.

С тем, другим, прожили они не долго, он был хорошим мужем, заботливым, внимательным, но потом… Потом начал пить, сначала немного, по случаю, дальше всё чаще и чаще, иногда запои продолжались неделями. Как могла, боролась она с несчастьем, погубившим ни одну семью, но не в силах справиться ни с ним, ни с собой собрала вещи и ушла.

Это было давно, очень давно, в той, другой, совершенно другой жизни. Казалось, всё прошло, всё забылось, и вдруг это письмо. Значит, отправлено было то, другое, которое написала она в порыве горечи и отчаяния! Вот почему не было ответа!

*******************************

Маленькой, затерянный в просторах севера аэропорт был до предела забит пассажирами и экипажами воздушных судов, нашедших временный приют, укрывшихся от беспощадной стихии циклона. Георгий Иванович был не первым командиром, желающим получить у метеослужбы подробный прогноз метеорологической обстановки, хотя и так было ясно, что Новый год придётся встречать в этом, забытом Богом и людьми аэропорту. Собравшиеся у двери кабинета, где находилась метеослужба, обсуждали только одну тему — как долго будет держать их в плену разыгравшийся циклон?

Вскоре дверь кабинета открылась, и вышла женщина, что-то объясняя собравшимся. Георгий Иванович не мог расслышать её, из-за гула толпы, но он сразу, только увидев эту женщину, понял — это была она. Прошло столько времени, она изменилась, да и он уже не был тем застенчивым юношей, но что-то неуловимое, недоступное взгляду, не поддающееся логике чувство, возникло в его душе, какая-то невидимая искра вспыхнула в давно потухших глазах, и она, несомненно, узнала его. Она двигалась сквозь толпу к нему, и все собравшиеся здесь люди, весь монотонный гул аэропорта — всё это исчезло куда-то, растворилось, — остались только он и она, да бесконечный, летящий из темноты, и исчезающий во тьме снег, и звуки забытой, нежной, печальной мелодии заполнили пространство, и время перестало существовать. «Падает снег, ты не придёшь сегодня вечером, падает снег, мы не увидимся, я знаю, но я снова слышу твой любимый голос, и чувствую, что умираю, тебя нет здесь».

И снова рука её лежала на его плече, и звучала тихая музыка, пел Шарль Азнавур, и за окнами падал снег.

Очередь «фокке-вульфа» ударила по стабилизатору и правому крылу, Ла-5ФН вздрогнул и метнулся вправо, кренясь и опуская нос. Я ушел от атаки переворотом через крыло, не успев погасить скорость, но вывести машину из пикирования не удавалось. Руль высоты заклинило, ручка управления остановилась в среднем положении и дальше не двигалась, хоть я и тянул ее двумя руками, скорость росла. Я уже видел точку на земле, в которую врежется самолет. Теперь я понял, что такое смерть, нет, это не старуха с косой в белом саване и с пустыми глазницами черепа, смерть — это точка. Когда все пространство, вся ширь и величие мира, все мысли и чувства сужаются до размеров точки и исчезают, вот тогда и наступает смерть. Вот она, на земле, она стремительно приближалась, и я не видел уже ничего, ничего не ощущал, ни о чем не думал, кроме этой точки, вся жизнь моя сосредоточилась в ней, и неудержимо, с нарастающей скоростью мчалась к своему концу.