Лариса Баграмова - Проза

— Именно это я и делаю, — возразила Валя, — И именно поэтому он сейчас в этом идиотизме ничего не понимает.

— Это ты ничего не понимаешь или не хочешь понимать, — резюмировал муж, — Иди лучше ужин готовь, наверняка дома шаром покати, — и он потряс перед её лицом пакетом с продуктами.

— Это еще не всё, — проигнорировала его просьбу Валя, — Ещё у нас в подъезде сделали видеонаблюдение. Теперь всё, что там происходит, на плёнку записывается.

Вадим подошел к входной двери и принялся изучать новое устройство.

— Ну и отлично, — одобрительно кивнул он, — Дополнительная защита от воров.

— От каких воров? — изумилась Валя, — Ты что, серьёзно считаешь, что это может помешать тем, у кого есть цель кого-то ограбить?

— Помешать может и не помешает, но настроение точно испортит, — резонно возразил Вадим.

— Это не только им настроение испортит! — заявила Валя. — Подумай, где подростки теперь будут целоваться?

— Валь, ты дура? — опешил муж.

— Ну, вот где? На улице? Или прямо так сразу в чужой квартире?

— Да пусть целуются, где хотят! У нас свободная страна.

— Вадим, ты хотя бы о себе подумай, — привела последний аргумент Валя, — Вот захочется тебе э… спину почесать. Теперь в подъезде не получится, теперь для этого в квартиру надо будет идти. Или будешь чесать на улице?

— Точно дура! — плюнул Вадим, — Я же сказал, у нас свободная страна! — и он отправился наверх, попытавшись в сердцах хлопнуть за собой дверью.

Но специальный доводчик плавно и бесшумно погасил его порыв…

— И ещё вон ту грядку, — бросает Наташе свекровь; интонация её одновременно небрежна и повелительна, словно Наташе и самой давно следовало бы догадаться, что следует делать.

Наташа смотрит на беспорядочные заросли торчащей из земли морковной ботвы, и ей становится дурно. Прополоть и проредить всё это за один день просто невозможно. Скоро вечер, спина болит нещадно, хочется в душ, а ещё лучше — на озеро. Лето заканчивается, а она купалась всего пару раз.

Зачем нужна эта огородная каторга? Морковь стоит копейки, так же, как и остальные продукты, которые её свекровь пестует и лелеет круглогодично.

Закупить лучшие семена (обязательно на другом конце города), предварительно опросив при этом всех знакомых; заготовить рассаду даже морозостойких растений; вспахать и взрыхлить не один раз, а несколько (земля должна дышать); высадить в грунт в тщательно рассчитанную дату; наблюдать за малейшими колебаниями температуры; проверять влажность почвы специальными приборами; поливать, пропалывать, прореживать — и обязательно, обязательно — вовлекать во все эти действия Наташу. Она должна быть хорошей женой её сыну.

А Наташе двадцать три, и видеть эти грядки уже нет никаких сил.

— И ещё вон ту грядку, — нетерпеливо напоминает свекровь, и Наташа опускается на землю без сил.

— Я устала, — шепчет она, — Я устала. Я больше не могу.

Свекровь горестно вздыхает. Вот не повезло ей с невесткой. Мог бы и на хорошей девушке жениться, а эта…

Сима просыпается утром в своей палате, как обычно. Поправляет одеяло, медленно поворачивается на бок к тумбочке и зачем-то смотрит на часы.

Солнечные лучи пробиваются сквозь неплотно задёрнутую занавеску прямо ей на подушку. Наверное, они её и разбудили…

Сколько она уже здесь находится? Всё, что было раньше, за пределами больницы, кажется отсюда таким далёким, нереальным. Жизнь словно разделилась надвое: до операции и после.

Сима осторожно трогает бинты на груди. Боль по-прежнему очень сильна. Но уже не выматывает, не сводит с ума, не вжимает своей тяжестью в подушки. Сима смиряется с ней, боль уже стала частью её жизни.

Она и боль. Теперь их двое.

Сима приподнимается на локте и медленно опускает одну ступню вниз. До пола далеко. Задержав дыхание, она хватается рукой за край кровати и подтягивает себя к нему. Теперь — перевалиться.

Ноги держат плохо. Мыски больничных тапочек торчат из-под тумбочки, но Сима не хочет за ними тянуться — далеко.

Аккуратно переступая, она подходит к окну. Стараясь не дышать, медленно поднимает руку и отодвигает занавеску.