Кэтрин Хьюз - Ключ [litres]

– Я знала, что ты справишься! – Она наклонилась и поцеловала его в лоб. – Я тебя люблю, мой умненький мальчик.

Джо улыбнулся ей и три раза похлопал себя по груди.

– Это знак, который означает «я тебя люблю», – объяснила Джин. – Его научил Гарольд.

Стивен предложил им прогуляться по саду. Он шел первым и катил кресло, а Эми и Джин немного отстали. У фонтана в виде рыбы, изо рта которой вырывалась струя воды, они остановились. Дно было устлано позеленевшими монетами. Эми нашла десять пенсов и тоже бросила их в воду. Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох, наслаждаясь ароматом лаванды от окружающих их кустов.

– Можно вас кое о чем спросить, Джин?

– Можете спросить о чем угодно, но я не уверена, что знаю ответ.

– Почему вы выбрали моего ребенка?

Джин улыбнулась и покачала головой.

– Я его не выбирала, дорогая. Это он меня выбрал.

Эми указала на каменную скамью у фонтана:

– Давайте посидим немного?

Стивен ушел вперед. Когда Эми посмотрела на него, он нагнулся и гладил золотого ретривера, который заходился от радости.

– Конечно.

– Расскажите мне про Джо, пожалуйста, – попросила Эми. – Все. С самого начала.

Стивен начал было разворачивать кресло в их направлении, но она замотала головой и начала отмахаться от него рукой. Он кивнул, поняв ее мысль.

– Мы впервые увидели Джо, когда ему было полтора месяца, – начала Джин. – Гарольд и я не могли иметь детей, поэтому решили усыновить. Тогда недостатка в вариантах не было. Молодых матерей, которые забеременели вне брака, уговаривали или, скорее, заставляли отказываться от детей. Их направляли в дом матери и ребенка, а после родов разрешали быть с ребенком шесть недель. Вот это, я считаю, настоящее варварство – дать им время развить привязанность к малышу, а потом просто отнять его. Мне это казалось крайней жестокостью, и я совершенно не желала забирать у женщины ребенка помимо ее воли.

А потом я увидела Джо. Он лежал в люльке и просто смотрел в потолок. У него были огромные почти черные глаза, и я тут же потеряла голову. Спросила про него одну из сестер, и она сказала, что его не усыновят, потому что он умственно-отсталый. Простите, – взглянула она на Эми, – но это именно то, что они мне сказали тогда. Я спросила, что с ним будет, и сестра сказала, что его упрячут в заведение.

Эми закрыла рот рукой.

– Упрячут? Боже, какое бессердечие.

– Да, именно, – согласилась Джин. – Мне было невыносимо думать об этом… этом малюсеньком беспомощном младенце, у которого никого нет и которого засунут куда-то, потому что для общества он представляет неудобство. Для него не найдется места, и поэтому его просто уберут с глаз долой. Я бы не смогла себе простить, если бы просто развернулась и ушла. Я протянула руку и дотронулась до его щеки. У него раскрылись глаза, словно его шокировал этот самый обычный человеческий контакт, а потом его маленькие губки растянулись в некое подобие улыбки, и он задрыгал ножками. Я посмотрела на мужа, и мне даже не пришлось ничего говорить. Он кивнул. Я наклонилась и взяла Джо на руки. В этот момент прибежала сестра, вся в смятении, и потребовала, чтобы я положила его обратно. Но было слишком поздно. Он уже покорил мое сердце, и я знала, что не уйду оттуда без него.

У Эми по лицу текли слезы, стекая по подбородку прямо на блузку и оставляя на ней темные разводы.

– Это такая красивая история, Джин. – Она посмотрела на тропинку, где Стивен заботливо поправлял Джо кепку, чтобы защитить его глаза от солнца. – Какая бы у него была ужасная жизнь, если бы не вы с Гарольдом. За всю свою жизнь я не слышала о большем самоотречении. Я не знаю, как я когда-нибудь смогу отблагодарить вас.

– О нет, мне не нужна благодарность, Эми. Джо обогатил нашу жизнь гораздо больше, чем мы – его. Я жутко горда называть себя его матерью.

– Вы справились гораздо лучше, чем это сделала бы я, – признала Эми.

– Не бичуйте себя, дорогая. Вам просто не дали этого шанса.

Эми подняла голову к солнцу и отмотала в голове прошедшие годы. Она никогда не была сумасшедшей. Ее глубоко травмировало то, что она стала свидетелем гибели собственной матери в таком раннем возрасте. В тот самый момент ее жизнь и покатилась под откос. Даже сейчас она могла бы точно сказать, в какой момент это произошло. Зрелище переломанного тела матери на капоте той машины стояло у нее перед глазами столь же ясно, как и шестьдесят лет назад. Ей не разрешили быть на похоронах, не разрешали плакать на глазах у отца, чтобы не расстроить его. Ее заставили подавлять свои чувства, проявлять стойкость и глушить в себе боль, которая поглощала ее целиком.