Дюла Чак - Глемба

Он встал и тяжело вздохнул. Измученное, изборожденное мелкими морщинами лицо он обратил к одному из спорящих, потом к другому и наконец уставился на ключника.

— А вообще — что вам от нас нужно? Почему мы должны возиться с этой… рукой?

— Вот именно! — закричал управляющий. — Какого черта вы сюда с этим заявились?

Охотнее всего он вытолкал бы ключника взашей. Вообще-то управляющий считал себя здесь главным, ответственным за все имение, но прав этих за ним никто не признавал. Майор вел себя нагло, чувствуя себя хозяином всего только на том основании, что он военный, и хотя и отстал от своей части, но положение на фронте знает. Высокого пожилого мужчину, аптекаря из ближайшего села, который и сам был владельцем усадьбы, связывала давняя дружба с бежавшим хозяином имения. Однако больше всего стеснял управляющего журналист, который неизвестно откуда взялся, объявил, что он нилашист, и теперь во все вмешивался и болтал всякий вздор. Молодому управляющему было неясно, как ему вести себя со всеми этими случайными людьми, ему было ясно только, как держать себя со старым слугой. Хотя ключник его явно игнорировал, смотрел на него как на пустое место…

У слуги дрогнули и сдвинулись мохнатые брови, но голос его оставался спокойным.

— Я думал, как-никак кусок человека, негоже его таскать… И потом — кольца! Видно, много денег стоят. А с ними как?

— Вы сняли кольца? — Журналист окинул его негодующим взглядом. — Это же мародерство!

— Какое там мародерство? Разве рука — труп? — прохрипел майор. — Вы бывали в полевых госпиталях, где целыми днями только и делают, что ампутируют конечности? Любая часть тела считается человеческой лишь до тех пор, пока она принадлежит человеку.

— С вами я не спорю! — журналист сердито отмахнулся от него и снова повернулся к ключнику: — Вы сняли кольца?

— Да не очень-то их и сымешь, прошу прощения. Рука малость распухла…

— Ох, не надо… — простонал аптекарь и передернулся.

Журналист страдальчески скривил губы.

— Принесите сюда руку! — грубо приказал он старику.

— Разве в этом есть необходимость? — в отчаянии воскликнул аптекарь.

Журналист надул щеки, голос его зазвучал патетически:

— Пока мы живы, культура и цивилизация не умрут на этой земле! И все наши поступки должны быть продиктованы сознанием этого.

— Я бы принес, — ключник в нерешительности переминался с ноги на ногу, — да старик никому ее не дает. Сунул в карман и даже не показывает.

Майор громко захохотал. Книга выскользнула у него из рук. Он хохотал, откинув назад голову и так широко раскрыв рот, что стали видны его золотые коренные зубы.

— Сунул в карман… ха-ха-ха… все три руки. Трехрукий погонщик буйволов! Еще одно чудо природы! Ха-ха-ха…

Журналист на сей раз не удостоил его вниманием.

— Приведите погонщика! — приказал он ключнику.

В заброшенном парке среди старых деревьев с покореженными стволами буйствовал холодный ветер. Грязные рваные облака неслись над тополями; иногда они цеплялись за редкую листву и быстро таяли. Неподалеку колыхалось маленькое озерцо с черной водой, на краю его зябли голые камышинки.

Майор выглянул из окна и, казалось, весь ушел в созерцание пейзажа, на самом же деле он вслушивался в глухое жужжание, которое то усиливалось, то ослабевало, но не прекращалось ни на минуту и действовало ему на нервы. Он знал, что это воздушная разведка, за которой вскоре последует атака. Но кто атакует? Где сейчас линия фронта?

Он кисло улыбнулся и снова взял в руки книгу о рыболовстве, но читать не стал. Закрыв глаза, он чуть слышно забормотал: «Если вы мечтаете о хорошем улове, отправляйтесь рыбачить в бурю, когда рыба мечется в водоемах, обезумев от страха».

Хотя он никогда не рыбачил, но два дня старательно заучивал текст и знал наизусть уже целых пять страниц. Два дня он оберегал таким способом свою нервную систему от истощения.

А тем временем в дальнем углу гостиной у овального мраморного столика шла оживленная беседа. Посередине столика на рваном носовом платке землистого цвета, расстеленном погонщиком буйволов, лежала серая рука. Она производила впечатление чего-то завершенного, существующего самостоятельно, и, если не знать, как она сюда попала, можно было бы принять ее за гипсовый слепок, инкрустированный по причудливой фантазии скульптора настоящими драгоценностями. Все уставились на нее, как на редкий экспонат.

— Это ужасно, — пробормотал аптекарь. — Символ искалеченного человечества, чудовищной войны.