Дюла Чак - Глемба

Мы тут же условились о встрече, срок которой определялся исключительно тем, как быстро я сумею добраться до учреждения товарища Тарки.

Его служебное помещение находилось на втором этаже какого-то научно-исследовательского института с длинным названием. Здание было допотопное; как видно, здесь не жалели средств, чтобы модернизировать старую постройку, но от этого в доме только прибавилось проходов и закоулков, а встроенные детали из яркого пластика придавали всему сооружению какой-то временный, непостоянный характер.

Из таблички на двери я узнал, что товарищ Тарка — директор института. В приемной, густо пропитанной свежим запахом синтетического клея и кофейным ароматом от сердито пыхтящей кофеварки, меня встретила секретарша — не первой молодости, но улыбчивая — и рассыпалась в извинениях, что не могла меня сразу соединить с товарищем Таркой, поскольку он человек чрезвычайно занятой, и откуда же ей было знать, что речь идет о дядюшке Глембе…

В душном, непроветренном кабинете средних масштабов, обставленном какой-то обшарпанной мебелишкой, за огромным письменным столом, в беспорядке заваленном всевозможными бумагами и фолиантами на иностранных языках, сидел товарищ Тарка. На нем был вытянувшийся, изрядно потертый на локтях зеленый свитер; старомодный, намертво стянутый узлом серый галстук сбился на сторону; на тощих ногах свободно болтались широкие штанины. Его тонкие и прямые, бесцветные и заметно поредевшие волосы в беспорядке топорщились на макушке. Чуть согнувшись, он шагнул мне навстречу, и рукопожатие его было по-женски вялым. Но, несмотря на все эти не слишком привлекательные внешние черты, я сразу же почувствовал в хозяине кабинета истинного аристократа духа. Весь облик его был пронизан почти неуловимым и все же реально ощутимым человеческим достоинством, столь характерным для великих умов.

— Садитесь, пожалуйста, — любезно предложил Тарка, и, взглянув на него, я подметил в нем любопытство и нетерпение. — Стало быть, вы от Яноша?..

Я улыбнулся не менее доброжелательно и кивнул, хотя был задет за живое: меня принимают за мальчика на побегушках, будто и дел других у меня нет, кроме как записывать поручения Глембы да привозить ему ответы…

Досадная эта мысль, однако, лишь на миг промелькнула в мозгу. Отталкиваясь от обидного сравнения, я постарался держаться как можно более тонко и интеллигентно; коротко описав историю приобретения дома в Морте, я порадовался вслух, как повезло нам с Глембой, умельцем на все руки.

— Прекрасный человек, — подтвердил ученый. Он сел, закинув ногу на ногу, молитвенно сложил очень белые и сухие пальцы и поднес их к подбородку. — Прекрасный человек, — повторил он почти шепотом, глядя куда-то вдаль.

— Он прислал вам вот это. — Я вытащил из портфеля мешочки и невольно рассмеялся. — Откровенно говоря, не знаю, каково их назначение. Дядюшка Янош, — позволил я себе фамильярность, — сказал, чтобы я просто передал вам пакетики, а вы, мол, в курсе дела.

— Да-да, разумеется. — Товарищ Тарка взял у меня пакетики и положил их на толстый англоязычный фолиант. — Кстати, как у него сейчас со здоровьем?

— Его недавно оперировали.

— Именно поэтому я и спрашиваю. Я знал, что он в больнице, но, к сожалению, так и не выбрался его проведать. Что делать: время — ох уж это время!

Он забарабанил пальцами по колену, а мне припомнилась тирада о времени, которую Глемба выдал государственному секретарю. Я преподнес ее так, будто она предназначалась мне:

— Дядюшка Янош не выносит в людях эту черту: неумение распорядиться отпущенным нам временем.

— Я прослышал, будто он рассердился на меня, — сказал ученый. — Но если вот опять решил ко мне обратиться — значит, простил.

Ни юмора, ни иронии не было в его словах, скорее напротив: во всем поведении ученого угадывались радость и чувство явного облегчения.

— Вы не откажетесь передать ему посылочку? — спросил он.

— Конечно, — с готовностью ответил я. — Мы каждую неделю туда наезжаем.

Тут я заметил, что на телефонном столике у одного из аппаратов плоской обтекаемой формы вспыхнул глазок. По прежнему опыту я знал: такие аппараты бывают только в кабинетах особо важных персон и предназначены для особо важных переговоров; однако не мог же я заговаривать об этом с хозяином кабинета, ведь я здесь лицо постороннее. Не успел я додумать эту мысль до конца, как на пороге появилась секретарша и не без волнения доложила: