Коллектив авторов - Удивительные истории о мужчинах

Обходительный в разговоре, с лицом хоть и траченым временем, но не лишенным еще тонкости черт, с мягким, добрым голосом — он, определенно, располагал к себе. Во всяком случае — меня. Об Алексее Евграфовиче Гречанниковых я уже говорил. Впрочем, Алексеем Евграфовичем его никто, кроме меня, не величал. Звали попросту Лёхом. О его рисковости я уже говорил. Объявить мизер при двух пробоях для Гречанниковых — обычное дело. Проигрывался он так, что остальным трудно было не быть в плюсе. Зато уж если шел Алексею Евграфовичу фарт — держись! Всех раздевал.

Гречанниковых обычные эти проигрыши не огорчали: играли по маленькой, денег у него было — в избытке. Плотник, охотник, всякому делу — мастер. Да и на что их тратить в поселке?

Была у Алексея Евграфовича дочка. Настасья. Девушка лет двадцати, справная, высокая — в отца. Жили они вдвоем в просторном доме у самого края поселка. Через забор от той избы, что Гречанниковых мне сдал. Знатный дом. Дворец! Мебель самодельная, резная, с придумками. На стенах — шкуры: волчьи, росомашьи… А у тахты — медвежья, густющая, с мордой огромной, оскаленной. Я всегда, как глядел на нее — думал: вот бы босиком пройтись!

Не дом — хоромы!

И хозяйство богатое. Одних только лошадей — три головы.

А дочь вот — незамужем. По здешним понятиям Настасья уже перестарок. И с чего бы? С нее хоть статую «Краса Сибири» ваяй. И скромна.

Вот даже питуху нашему, интеллигенту Саёнычу, Настя явно по нраву была: то и дело глаз на нее скашивал да слюну глотал. Но скромничал. Разве что улыбнется или, кашлянув, пошутит деликатно.

Надо думать, отца ее опасался.

Семен как-то, проигравшись и злясь, ляпнул: мол, слава о ней дурная идет. Но не за распутство.

Ляпнул — и осекся. Зыркнул по сторонам: не слыхал ли кто, лишний? Но никого, кроме меня, рядом не было. А я что? Случайный человек. Поживу и уеду. Не сосед по жизни, а попутчик.

Однако, интерес мой к Настасье Семен пробудил.

Когда мы садились играть, она обычно рукодельничала. На нас если и глянет, то украдкой. Сама ни с кем не заговаривала, отвечала кратко. Ничего такого особо нехорошего я в ней не приметил.

Хотел в поселке недельку пожить да задержался. Хорошо здесь. И не сказать, почему, но — хорошо. Покойно и свободно. Днем я гулял или читал. Вечером — играл. У Лёха. Да где ж еще? Саёныч? Дома своего нет: угол у хворой бабки. Семен? У него дом есть, да в доме том — семенова жена. Злая, как росомаха. А у Гречанниковых жены нет. Умерла.

В тот вечер играли мы скучновато. Карта не шла никому. Даже Лёх объявлял без обычного азарта — о другом думал, видно. Завтра он уезжал. Охотничий сезон начинался. Так что сядет завтра Алексей Евграфович на свой мотоцикл с коляской, лайку вместо пассажира пристроит — и по длинной дороге, в тайгу.

Игра не шла — и я глядел по сторонам больше, чем обычно. Вот комод, вот шкура серая распяленная. Вот лайка Лёхова у порога спит. Вот…

И поймал случайно взгляд девушки. Особенный взгляд, со значением. Аж мурашки по спине побежали. С чего это она?

Я, чтоб дураком не выглядеть, улыбнулся ей. И к моему удивлению, она ответила, да так широко, во весь рот. Я, что таить, обрадовался. И обеспокоился: Лёх завтра уезжает.

К женщинам меня нынче особо не тянуло. На заработках подружка у меня была бойкая. Слишком бойкая, если учесть, что не баклуши бил, а вкалывал по десять часов.

А все же…

Тут потекла ко мне карта и я о Насте забыл. Игра началась. А потом мизер пришел. Без прикупа. И еще. Пуля моя за тридцать перевалила. Пошел других закрывать. Оно так: уж если идет пруха, так идет! Доиграли. Уравняли. Посчитали-рассчитались. И к Лёху в баньку пошли.

А ночью, на простынке чистой ворочаясь, вспомнил я о Настенькином взгляде…

Утром хозяин разбудил меня рано: попрощаться. Сколько б я у него ни задержался — ясно: не на два месяца. Обнялись по здешнему обычаю, даже расцеловались. Пожелал ему, что следует. Он меня послал. Еще разок обнялись (Лёх, хоть и силы медвежьей, соразмерял — чтоб кости не хрустнули). Я его вправду полюбил за эти дни: вот человек, о котором худого не скажешь!

Настасья, после меня, с отцом почеломкалась. Лёх сел на мотоцикл, лайку в багажник посадил и запылил через поселок. Настасья — в дом. Я — на озеро. Справа и слева — поля. Небо белое, низкое, плоское над плоской землей широченной. Солнышко приятным теплом на груди. Чудо как хорошо!

Вода в сентябре холодна. Особенно с утра. Но я взял за правило: плавать, пока жар на коже не станет жаром внутри. Уж тогда вылезал.