Нина Вяха - Завещание

Лаури уложил детей и вымыл посуду, оставшуюся после ужина. После чего отправился в коровник, где Олли чистил цедилку, встал там у окна и замер, глядя наружу. На дворе стоял январь, было холодно и темно, но в доме весело трещали поленья в печке. На Лаури были его коричневые брюки из вельвета, которые он носил все время, и вязаный оранжево-коричневый свитер, который он наполовину унаследовал, наполовину стащил у Анни. Его темные волосы успели немного отрасти и теперь локонами спадали вдоль шеи, доходя до самых плеч, и он чувствовал себя просто замечательно, стоя вот так возле окна и глядя на запорошенные снегом шведские поля. И тут он ощутил на себе взгляд Олли.

– Ты нам здорово помог, Лаури Калева, – сказал тот.

– Спасибо, но мне это только в радость. И отличная возможность попрактиковаться в шведском.

– Ты был почти таким же прилежным, как моя жена, а ведь тебе всего четырнадцать лет. Это просто невероятно. Пути Господни неисповедимы.

Лаури кивнул. Олли смотрел на него своими мягкими, добрыми глазами.

– Я бы хотел тебя как-нибудь отблагодарить.

– Мне ничего не нужно, я уже просто рад тому, что смог помочь. И потом, ваши дети такие воспитанные!

Лаури рассмеялся.

– Не то, что мои дикари.

– Подойди и сядь сюда, Лаури Калева, – сказал вдруг Олли и похлопал себя по коленям.

Лаури уставился на него, внезапно засомневавшись. Чего это он такое удумал? Сидеть на коленях, словно маленький ребенок, скажут тоже. Да еще в холодном хлеву, со всеми этими коровами вокруг.

– Ну же, просто подойди.

Олли снова похлопал по своим коленкам, большим и широким, под стать рукам. Глаза добрые, улыбающиеся.

Лаури медленно приблизился. Олли взял его и посадил к себе на колени. Стало страшно и волнительно одновременно. Заныло в паху, и Олли притянул его к себе поближе, так близко, что Лаури совершенно отчетливо почувствовал, как что-то напряглось в брюках у дяди.

– Вот так, Лаури Калева, – сказал дядя и довольно вздохнул, когда попа Лаури прижалась к его выпуклости. – Совсем не страшно.

А потом он поднял Лаури перед собой и прижал его к стене коровника теми же самыми руками, которые еще вчера складывались в воскресной молитве и брали чашку с церковным кофе.

– Нет, – попытался вырваться Лаури, но его лицо оказалось прижато к шершавому дереву, и слова остались без внимания.

Олли не собирался останавливаться.

Лаури услышал, как он одной рукой возится со своим ремнем, а второй в это время нежно надавливает и гладит его по спине и попе.

Дядя попытался расстегнуть вельветовые брюки Лаури, но был настолько возбужден, что ему не удалось этого сделать, и все закончилось тем, что в своем яростном желании оттрахать тело четырнадцатилетнего племянника он просто сорвал с того штаны, и кнопки разлетелись во все стороны.

Лаури помнил боль, потому что дядя грубо вторгся в него без всякой смазки, и охвативший его ужас, но где-то позади всего этого крылось и удовольствие, которым он на тот момент не смог сполна насладиться, но к которому потом возвращался всю свою взрослую жизнь, как к неистощимому источнику фантазий и наслаждений.

После того, как все закончилось, Олли даже боялся поднять на Лаури глаза. Казалось, ему было очень неловко за то, что он сделал, и он ни слова не сказал своему племяннику.

Ни тогда, ни после.

Пробормотав что-то похожее на извинения, Олли исчез в доме, а Лаури опустился на колени и долго сидел так в темноте, с голой задницей и с жующими сено коровами вокруг. Он не плакал. Несмотря на боль, он ощущал в себе странный душевный подъем, словно то, что с ним сейчас произошло, стало окончательным доказательством того, что он полностью справился со своим заданием. Причем так же хорошо, как Еева. Лаури смог почти полностью заменить ее. Коровы окутывали его своим теплым дыханием, и боль понемногу проходила.

Когда он вернулся, в доме было темно и тихо. Лаури неслышно проскользнул в туалет и вымылся, стараясь не шуметь и каждый раз задерживая дыхание, чтобы не дать боли прорваться наружу случайным криком, всхлипом или стоном.

После случившегося у Лаури еще несколько недель болела задница и кровоточил анус, когда он ходил в туалет. Но выбросить коричневые вельветовые брюки у него рука не поднималась, поэтому он просто запихнул их подальше в шкаф.

(В тот раз рак пощадил Ееву, но она все равно скончалась от него спустя пятнадцать лет.)

* * *

Уже начинало смеркаться, когда Анни добралась до дома Хелми. Ей пришлось провести в больнице больше времени, чем она рассчитывала. Эско пытался поговорить с ней, но она слишком устала и с трудом воспринимала его бессвязную болтовню о Пентти и том дне, когда произошло несчастье. Помимо всего прочего он рассказал Анни о том, что видел в коровнике, но она особо не прислушивалась к его словам. Потому что понимала: если Пентти действительно так болен, как утверждает Эско, то этот снежный ком уже не остановить. И все это выльется в проблему. Которую обязан будет кто-то решить. А Анни не хотел быть этим кем-то. Не сейчас.