Нина Вяха - Завещание

Пентти спал в их прежней с Сири общей спальне, где они всегда спали, пока не построили верхний этаж, а Воитто занял комнату девочек, ту самую, где совсем недавно жили Тармо и Лахья, а когда Тармо переехал, стала комнатой Лахьи, Онни и Арто.

В комнате стояли двухэтажная кровать, бюро и раскладушка.

Воитто спал на раскладушке.

Почему, он и сам не знал. Вероятно, потому что за много лет привык к неудобным скрипучим раскладушкам. Он знал, что если ляжет на двухэтажную кровать, неважно наверх или вниз, то проснется посреди ночи в страхе и холодном поту и уже не сможет уснуть до утра.

Когда Воитто оказался в армии, он перестал убивать животных.

Его тяга к убийствам ослабла.

Его уровень самоконтроля был высок, он обладал способностью уходить в себя, отгораживаться своими щупальцами от окружающего мира и обуздывать свои желания, подавляя их на корню, и теперь, сидя в лесу на валуне, наедине с самим собой и глядя на шумевший вокруг него лес, Воитто уже не ощущал потребности ни в чем. Точь-в-точь, как крокодилы, которые умея контролировать частоту своих сердечных сокращений и скорость тока крови, способны часами лежать и ждать под водой, пока не придет время напасть. Если и было что-то, чему научила Воитто мучительная служба в армии, так это умению сводить все свои желания и инстинкты к нулю. Он умел подолгу обходиться без сна, без постели, без пищи, и он знал, что если таковое случится и ему уже никогда не придется иметь интимную связь с женщиной, то он спокойно обойдется и без этого. Его интерес к жизни и смерти со временем тоже ослаб. Осознание, что никто не сможет тебя достать и причинить боль, дарило облегчение.

И этого было вполне достаточно.

Знать, что ты сможешь прожить свою жизнь, словно одинокий остров или лодка в открытом море, не испытывая потребности связать себя с кем-то еще.

Но, возвратившись домой, Воитто понял – что-то изменилось. Ведь он вернулся обратно, к источнику, к началу всех начал.

Он часто сидел на валуне и вспоминал свое детство, погружаясь в картины прошлого.

Он думал об убитых им зверушках, об одноклассниках, семье, думал о всех тех людях, что повстречались ему на пути и тем или иным образом причинили ему боль или попытались это сделать. Воитто был убежден, что на всех людей неизменно оказывал одинаковое впечатление. И уговаривал себя, что именно этого он и добивался.

Вся его взрослая жизнь проходила в стремлении прятать свои чувства, быть одиноким и сильным. Теперь же, оказавшись в доме, где прошло его детство, с отцом, который уже не был сильным, словно загнанный в угол отчаявшийся дикий зверь, теперь для Воитто становилось все сложнее и сложнее держаться позади.

Держаться позади чего?

Он знал, что пугает Пентти. Не специально, конечно, а во сне.

Точнее, в состоянии близком ко сну.

Воитто не помнил, что ему снилось, но это было мучительно. Ему казалось, что за ним гнались, и он должен был защищаться. Он пытался спрятаться под раскладушкой, но напрасно, и непонятным образом, сам не зная как, он оказывался в комнате, где спал Пентти, и приходил в себя, лишь оказавшись в полночь склоненным над постелью отца.

– Иди ложись спать.

Должно быть, именно голос Пентти помогал ему очнуться.

И это Воитто, который прежде никогда не видел своего отца спящим. Даже ни разу не видел, чтобы тот прилег.

В первый раз Воитто испугался, потому что папа выглядел таким маленьким, тощим и уязвимым. С волосами, но без зубов он выглядел еще старше, и Воитто слышал удары своего сердца и чувствовал стекающий по спине пот. Он не знал, что собирался сделать, что произошло бы, если бы он не проснулся или его не разбудили.

– Иди ложись спать.

Хотя кое-что он знал или догадывался.

Трудно забыть взгляд Пентти той ночью. Он испугался. У него был тот же взгляд, что у кролика в ведре с водой, страх в чистом виде.

Воитто постоянно ходил во сне, но это было неопасно, поскольку самое худшее, что могло с ним случиться – это оказаться посреди ночи на улице без башмаков, и тогда идущий от земли холод действовал на него отрезвляюще. Или же, бывало, Воитто кубарем скатывался с лестницы, когда собирался по ней спуститься, но ни разу за время своих ночных хождений он не пытался причинить вред себе или другим. Здесь было что-то другое, что-то новое. Это состояние, так похожее на сон, впервые проявилось у него во время его службы в армии.

Очнувшись в первый раз, Воитто обнаружил себя сидящим в позе эмбриона в дощатой будке сортира, втиснутым между толчком и стенкой. Он не знал, сколь долго просидел там. В следующий раз он проснулся, сжимая руками чье-то горло. Не сильно, но достаточно, чтобы до смерти перепугать своего товарища. Подобные случаи носили нерегулярный характер – порой это случалось с ним каждую ночь, а порой между эпизодами проходило по нескольку недель и даже месяцев. Но чтоб совсем прекратиться, такого не было, и после армии приступы лунатизма продолжали его преследовать. Ни один армейский врач-психиатр не смог доискаться до корня его проблемы, не говоря уж о том, чтобы вылечить Воитто.