Нина Вяха - Завещание

Сири, ты всегда смотрела на меня ясным взглядом – не могу подобрать слова лучше. Но я это чувствовал. Мы, те, кто родом из Торнедалена, говорим мало, но мне было хорошо с тобой, пусть я даже не умел сказать тебе это прямо. Я думаю, тебе тоже было хорошо со мной, потому что ты всегда позволяла мне помогать тебе нести ведра с молоком. И ты сберегала для меня остатки от ужина, и не потому, что знала, что я приду, а потому что надеялась. Помнишь, как ты сказала мне об этом? Никто и никогда не говорил мне так. Что ты надеешься, что я приду.

У Анни перехватило дыхание. Ей было стыдно читать слова отца, обращенные к матери. Да, стыдно, словно она вторглась в пространство между ними, где больше ни для кого не было места. Но так уж всегда бывает со смертью. Она не признает никаких правил.

После того, как нас отправили на фронт, и я больше не мог тебя видеть, я каждый день непрерывно думал о тебе. Ха-ха, вот такой я был верный, но именно эти мысли помогли мне выжить. Так я думаю. Война. Когда спустя столько лет вспоминаешь или пытаешься рассказать о ней тому, кому не пришлось там побывать, все это звучит так безумно. Кажется, это был ты, Лаури, который так сказал. Когда ты был ребенком, то всегда интересовался рассказами о войне. Пока не стал тем, кем стал. Ты сказал, что все эти рассказы звучат совершенно безумно, неправдоподобно и устрашающе, и на самом деле ты был прав. Но в тот момент война была для меня повседневностью, моими каждодневными буднями.

Я всю жизнь старался избегать этой темы, но делал это сознательно. В моем правом нагрудном кармане хранилось письмо, я помню его, словно это была вчера. Как ощущал толщину сложенной бумаги сквозь ткань гимнастерки. Это было совсем короткое письмо, и я не знал, отважусь ли отправить его, но я написал его, и оно придавало мне храбрости. Словно одно только то, что я написал эти слова, уже делало их осязаемыми.

Сири, ты хочешь стать моей женой? Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, я, возможно, уже мертв, но ты должна знать, что прежде я никогда не встречал такой девушки, как ты. Ты хотела бы пойти за меня? Я бы заботился о тебе. Ты любишь меня? Потому что я хочу любить тебя.

Вот они, те самые слова, пусть их даже не так много и они мало похожи на романтическое признание, все больше по делу. Именно их я сказал тебе, когда мы вновь встретились в Йоэнсуу в марте 1940 года. Помнишь?

И ты, Сири, ты, которая прежде никогда не молчала, тут словно онемела. Я, у которого всегда в этом плане недоставало мужества, почувствовал, как ужас пронзил мои вены и узлом связал все внутренности в животе. Этот момент чем-то напомнил мне мгновения боя, когда все вот-вот полетит к чертям. Долгие секунды, прежде чем ты кивнула. Твои губы были сжаты в узкую полоску. И ты кивнула, едва заметно. Но я увидел. И с этой минуты я уже больше не боялся и обнял тебя. Вот так у нас все и закрутилось.

Тогда в юности во мне пылало большое яркое неугасимое пламя. Мой свет был самым сильным светом. Я не спал, я бодрствовал. Сейчас это звучит смешно, но так оно и было. Мои руки были большими. У меня были чувства. Передо мной все еще лежала нехоженая дорога жизни. И трава на ней была такой высокой и мягкой, еще никем не примятой.

Сири, ты понимаешь меня? Я до сих пор помню тот момент, когда впервые увидел тебя. Первый раз, когда мое сердце, казалось, пропустило удар. Ты была так не похожа на тех, которых я видел прежде. И ты должна была стать моей. Твоя кожа была такой белой, почти прозрачной. А глаза серые. И взгляд уверенный.

Сири, ты часто улыбалась. Я помню. Ты часто улыбалась, а это так не похоже на всех тех, кого я встречал прежде. Но так ведь ты была почти русской. Верно, но тогда я этого не понимал. Я, который видел в своей жизни только упорно молчащих женщин Севера. Женщин вроде Асты, моей мачехи, женщин без улыбки. Моих сестер. Их рты были созданы только для едких замечаний, но не для пения и смеха.

И я помню, как ты все время напевала. Как внутри тебя все время звучала мелодия. Извечная песнь. Порой она была едва слышной. Порой расцветала, превращаясь в высокий чистый напев.

Сири, у тебя был красивый голос. Я никогда тебе этого не говорил, но это правда. Ты и сама не задумывалась об этом, но у тебя красивый голос. Вначале в нем всегда таился смех. Но это не был смех надо мной. Я в этом уверен.

Потом он угас, твой смех.

Я знаю, когда это случилось, когда угас извечный смех в твоем голосе.