Николай Полунин - Меч короля Артура

Не имеет смысла говорить, что творилось у меня на душе. Но я не умер, а продолжал жить, хотя мне не особенно и хотелось. Однако я знал, что это пройдет, и старался терпеть.

Что ж, все время к югу и — к Срединному морю, которое, наверное, все-таки стало чуточку голубее, чем еще в прошлое лето… Но нужно ли оно мне, это море кочевье? Стоило ли, если твой путь, вечный романтический клич. «В дорогу! В дорогу!» — сделался всего только включением зажигания, переводом скоростей и прочим над лезущей под обрез капота бетонной рекой, и редки, часты ли остановки твои — это не отдых даже, а перерыв в действии дьявольского тренажера, заведенного неизвестно кем, неизвестно зачем… И все большие и большие силы употребляешь ты, чтобы стряхнуть наваждение, чтобы помнить, что это неправда, заскок в заболевающем сознании; чтобы не кинуться ощупывать вон те камни, или деревья, или дорожный указатель — убедиться в их существовании как тел, а не просто плоских изображений на стекле кабины… Я могу останавливаться и жить где угодно, доберусь в конце концов до самых дальних уголков, но — стоило ли? Зачем я приду туда, что принесу и что получу? Я растерял все — все свои надежды и желания, и последнего друга в этом мире я потерял. Я вновь на злосчастном пути людей, я стреляю и убиваю, я оставляю после себя черные выгоревшие поляны. Зачем? Я-то — зачем? Ведь я сам так хотел этой пустоты и одиночества…

…и сантиметр за сантиметром отдаляется крыша кабины, уплывает ниже и влево, и виден верх фургона, когда-то зеленый, а теперь в лохмотьях и с дырками, а вокруг разбросано несколько уже малоразличимых вещей, и сам грузовик — нелепая вещь, торчащая на другой вещи — шоссе; и столбики вдоль дороги — одинаковые вещи; деревня у подножия горы — кучка разновеликих вещей; вещи-заводы, промышленные зоны и обогатительные комбинаты, захламившие почву на десятки километров вширь и вдаль; и те вещи, которые в земле, и те, которые на ней и над ней, вещи, вещи, вещи, терпеливо дожидающиеся своей очереди, чтобы раствориться в дожде, размывающем все, чтобы раствориться в земле, быть разнесенными струйками и ручейками, чтобы никогда уже не быть тем, чем были, чтобы нечто превратилось в ни что…

Я первый, кто так сбежал от людей, но все равно не смог убежать от себя самого. Я верил, что, зная об этой ловушке заранее, я-то смогу, что я — исключение, нет — что сумею, заставлю себя стать этим исключением, и не смог…

(Личная часть писем опускается. — Прим. автора).