Николай Полунин - Меч короля Артура

Наверное, подсознание мое просто-напросто все еще отказывается верить. Что не удивительно, между прочим. Наверное, когда я и вправду совершенно, до донышка во все это поверю, тут-то мне и настанет конец. Это же свойство человека — не верить. Ни во что до конца и понемножку во все сразу. Ладно.

Я бросил обломок, он ткнулся в траву. С запада на юг заворачивал черед тучек — над Балканами циклон. Нет, этому небу не нужны железные птицы. Они слишком беспощадны для него. А я просто устал. От одиночества, от однообразия дороги. Да и что-то чересчур тихо я себя веду. В подкорке накапливается напряжение, и ему совершенно необходимо временами давать выход.

Ладно, подумал я, это — это пожалуйста.

Последнюю сотню метров я вообще ничего не видел, пыль и прах смешались с потом, залепляли глаза. Вершина. То, что снизу казалось острием конуса, на самом деле — рыхлая площадка метров пяти в поперечнике. Я протер глаза полою грязной рубахи. Остальные конусы возвышались вокруг, и строеньица между ними сделались горстью камешков. Грузовик я различал как точку.

Я был в краю терриконов. Позавчера с дороги увидел их, синие и далекие, и подумал: почему нет? Свернул, заметив указатель к шахтам. Впервые в жизни я подъезжал к ним вплотную, манящим великанам. Кто их насыпал, как? Лентой транспортера? Высота сто метров, двести? А потом взбирался на них кто-нибудь? И неужели все это из-под земли, ведь поверхность должна провалиться, сколько вынуто…

Ну вот. Я потоптался. Побыл там ближе к Богу, И что? Стал спускаться, проваливаясь, потом сообразил и поехал на заду, поднимая подошвами волну щебня, снова вставая и снова ехал.

— Риф!

Я даже не отдохнул внизу, до того хотелось смыть скорее с себя налипшие килограммы пыли. Мы вынеслись на шоссе. Километрах в пяти я запомнил озерцо. Известно, какие воды в промышленном районе, но выбирать не приходилось. Да и надеялся я, что за зиму озерцо сумело восстановить силы. Это переплюйка какая-нибудь бедная, навеки загаженная мазутом, все поднимает и поднимает течением полу-нефть-полуил, а озерца — они смышленее, они всю гадость дренируют.

Риф сильно болтало на ее помосте. Она не любила скорости, порыкивала на уходящую из-под лап опору.

— Уже скоро, — прохрипел я пересохшим горлом; в эту минуту мы увидели озерцо.

Вода действительно оказалась чистой, но исключительно холодной, а дно — плотный песочек. Вокруг рос бурьян, на той стороне толпились исковерканные жизнью деревца. Я как влетел в озеро, так и вылетел, а Риф бултыхалась. Заложила уши и плавала кругами и бегали у берега, хватая воду пастью.

Одежонку свою я выбросил, взял из машины чистое, У меня там был целый ящик. Для таких вот случаен В магазинах по дороге я убыль периодически пополнял. Но к кое-каким вещам я был сентиментально привязан, например, к той моей старой сумке. Не знаю, почему, не задумывался как-то. Надо же хоть к каким-то вещам быть привязанным душой. Любил еще одну безделку — чертика на присоске из какой-то случайной машины. Сперва я бездумно сунул его в карман (в самом начале, когда хватал все, что попадалось под руку), и он моментально потерялся. Уже забыв, я вновь увидел его на мостовой, где обронил, и уже специально остановился подобрать. И еще раз он пропадал и отыскивался. Занятная вещица.

Тронувшись в путь, я продолжал размышлять о судьбах вещей. Что с ними происходит после нашей смерти и все такое. Темнело быстро — что значит ниже широта. Я разглядел впереди деревушку и решил заночевать. Это дело у меня было хорошо отработано. Я нашарил фарами колодец в конце улицы, подогнал к нему. Включил мощную фару на крыше кабины — в свое время я порядком повозился с ее установкой. Вышел в световой круг, захватив ручной фонарь. Теперь следовало поставить палатку и развести огонь. Сегодня теплая ночь, можно обойтись и без палатки. Я выбросил из кузова тюк с постелью.

Что-то не давало мне покоя, неправильность какая-то… ага.

— Эй, — позвал я, — твое сиятельство! Вы выходите? (Я засмеялся, вспомнив, по скольку раз на дню мне приходилось повторять эти два слова. Но то было миллион лет назад.)

Обыкновенно Риф не надо было приглашать. Насидевшись в тесной кабине, она вылетала на волю еще до того, как я выключал мотор. Сейчас она замерла неподвижно, уши у нее окаменели, ноздри сжимались и разжимались, отблескивая мокрым.

— Эй, — повторил я совсем не так уверенно. — Эй, Риф! — Становилось не смешно. — Риф, сюда! Ко мне, Риф!