Николай Полунин - Меч короля Артура

Начинались сумерки, я озяб, выйдя на площадь. У меня имелась отличная палатка, прочие походные принадлежности, но возиться с ними не хотелось, и я поехал искать ночлег в какой-нибудь местной гостинице…

(Тогда это было случайной мыслью, поскольку входить в бывшие жилые квартиры я просто давно зарекся, а впоследствии это сделалось привычкой, и если я пользовался крышей над головой, то всегда это был какой-то ночлежный дом, и при жизни своей предназначенный для таких, как я, — постояльцев на несколько ночей. Впрочем, это случалось редко: стены подобных зданий отсыревали почему-то первыми, между липкими простынями я находил комки бурой плесени и многоножек.)

…что оказалось безнадежным делом в этом городишке. Зато я обзавелся дорожной картой в географическом магазине «Атлас» — таковой тут был. Все же мне пришлось разбивать лагерь, что я сделал — в пику негостеприимному городу — на обширной главной клумбе, неравномерно поросшей свежими дикими растениями.

Я варил себе суп из концентратов, среди десятка голубых елей поодаль шныряли белки, облюбовавшие себе этот кусочек леса. За зиму они разучились бояться человека, а возможно, с самого начала были, так сказать, городским достоянием. Мамаши показывали их пухлоногим младенцам с бессмысленными глазами, старики кормили дынными се течками, а вечерняя молодежь швыряла в них пустыми бутылками. Я попробовал подойти и оставить подношение. От меня попрятались, затем подношение сгрызли, но за следующим не пришли, из чего я заключил, что это все-таки не городские белки. У Риф с белками были свои отношения, она живо разогнала там всех, не слишком, впрочем, увлекаясь. Вечер мягко перешел в ночь, у костра казалось темнее, чем в стороне. Я завалился, раскрыв полог палатки. Комаров пока не народилось, и я блаженствовал. Мне было приятно думать про завтрашнюю дорогу, и с этой мыслью — что мне приятно думать — я заснул.

Мой сон.

Мне говорят: «Встаньте», — и я встаю.

У меня спрашивают имя, и я называюсь.

«Как вы представляете себе все, что случилось с вами? У вас есть мнение на этот счет? Вы не предполагаете, что на вас пал выбор?» Какой выбор?

«Выбор».

Я… нет, ничего такого я не думаю.

«Странно».

Ничего странного. Хотя может быть..

«Чем же вы живете?»

Ветрами, облаками, запахом чистой воды и чистой земли, невероятным счастьем, что все это не будет уничтожено…

«С чего вы взяли, что все это должно быть уничтожено?»

…я всегда мечтал жить именно так, но мешали обстоятельства. Г-м, собственно, вся моя жизнь. Прежняя жизнь. Жизнь мешала мне жить. Я путано говорю?

«Для чего, для кого теперь все это осталось, кто оценит?»

Кто это? Кто со мной говорит, чего вы хотите?

Молчание. Я тоже замолкаю. Стоять мне надоедает, и я присаживаюсь на скамеечку.

«Нельзя прятаться за выдуманную буколику. Птички-ромашки существуют, пока не разладится без присмотра какой-нибудь контактик в боевых комплексах, которые вы себе так хорошо навоображали. Только их гораздо больше, чем вы можете представить, и даже теперь (кстати, тем более теперь) их хватит, чтобы превратить милый вашему сердцу пейзаж в облако активной пыли. Тоненький контактнк, золотая проволочка…»

Что вам надо, кто вы?

«Чудо уже то, что взрывы заводов, где процессы пошли стихийно, — чудо, что они не заставили сработать спутниковую систему слежения…»

Какие заводы, где?

«Неважно. Далеко отсюда. Поймите, нельзя…»

Кто это? Что вам надо? Я не буду отвечать, пока мне не скажут!

«Ну, все ясно. Упрямец. Увести»,

…и я иду по длинной песчаной косе, а волны невиданно ровные и долгие, волны в милю длиной, и я догадываюсь, что этот накат — океан… и — как повторение волн — полоски рваных белых тучек в близкой ультрамариновой вышине. Я знаю этот сон. Это — вечный сон моего детства, неисполнимая мечта об островах. Вот теперь, думаю я, можно умереть. Сию секунду или через сто лет, все равно, Я уже видел самое прекрасное, что есть на свете.

…лопается скорлупа обшивки — и корабль навечно вмерзает в раскаленный песок, а по всей длине из черной щели сыплются на берег розовые тела женщин. Они встают, встряхиваются, как собаки, и груди их прыгают, а потом они бегут ко мне, а я выхожу на опушку джунглей, жаркий, жаждущий, могучий…

…— Ох, — сказал я Риф, отведя от лица ее мокрый нос, которым она меня будила, — так можно сойти с ума.

— Собственно, — сказал я Риф, опрастывая себе на голову термос ледяного чая, — решение есть, и не одно, на выбор, но что-то все-таки меня останавливает.