Ровена Коулман - Письмо из прошлого

— Мисс, вы хорошо себя чувствуете? — Он окидывает взглядом мое залитое слезами лицо и поддерживает меня под локоть. Я с благодарностью держусь поближе к нему.

— Мистер Джиллеспи?

— Да… Прошу прощения, мы знакомы?

После того как фильм закончился, я не знала, что еще делать, кроме как вырвать себя из той атмосферы и того мгновения, и просто сбежала. Мне нужно было сбежать — и как можно дальше. В тот момент я не думала ни о Горошинке, ни о чем-то еще, мне просто нужно было оказаться как можно дальше от того места, где все это произошло и где я узнала правду о своем происхождении. Я вырвалась из здания. В голове стучало, желудок скрутило, меня тошнило, я чувствовала себя больной. И примерно в тот момент я выключилась? Или… включилась? Если я валяюсь без сознания на какой-нибудь раскаленной дорожке, Горошинка скоро меня найдет. А если нет, если я каким-то образом снова очутилась в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, есть только одна причина и одна цель, с которой я могла оказаться здесь.

Я должна спасти маме жизнь.

— Мы не встречались, — говорю я, взяв себя в руки. — Пока нет, во всяком случае. Но я о вас слышала.

У мистера Джиллеспи такое доброе и сочувствующее выражение лица, что это придает мне сил.

— Что же, в таком случае Уоткинс Джиллеспи, рад встрече. — Он протягивает мне руку. Она у него крепкая и сильная.

— А как вы заставили этого мальчишку отдать мне камеру?

— Я половину его семьи вытащил из тюрьмы или не дал туда угодить. Он хороший парень, просто голодный. Я сказал, чтобы он попозже пришел в мой офис, я его накормлю.

— Это очень мило с вашей стороны, — говорю я.

— Я вижу, что у вас неприятности. Я могу вам чем-то помочь?

Я трясу головой, сражаясь с очередным приступом слез.

— Я только что узнала нечто ужасное, и тут вы ничем не сможете мне помочь. Но все равно спасибо, что спросили.

Джиллеспи достает из верхнего кармана свою визитку.

— Вы и представить себе не можете, насколько иногда может помочь адвокат. Позвоните мне, если передумаете. — Он обаятельно улыбается. — Я сделаю вам лучшую скидку — просто за то, что вы настолько очаровательны. Хорошего вам дня…

— Луна, — говорю я.

— Сияющая Луна, — задумчиво произносит он. — Что же, мне пора на встречу с одним господином, а он не любит ждать. Всего доброго.

— Мистер Джиллеспи, прежде чем вы уйдете…

Он останавливается.

— Вы не могли бы сказать, какое сегодня число? И время? Я тоже спешу на важную встречу.

— Конечно. Восьмое июля, начало второго.

— Спасибо, — говорю я. — И до свидания.

Прямо перед тем, как это снова происходит, по воздуху пробегает рябь. Я прижимаю камеру к груди, готовясь к очередной ударной волне шока. Водоворот звуков и боли возникает и внутри, и снаружи меня, а когда я прихожу в себя, камера по-прежнему у меня в руках, а щека прижата к тротуару.

— Луна? — Голос Горошинки взрезает этот хаос, и я тянусь к нему — к ней, моей Полярной звезде, единственной верной и неизменной, за которой я могу следовать. — Луна, все хорошо, все в порядке, я здесь, я с тобой. Все будет хорошо!

— Что случилось? Что ты видела? — Язык распух и высох, но я каким-то образом умудряюсь формулировать слова, хотя двигаться пока не могу: ноги кажутся такими тяжелыми, словно сила гравитации удвоилась, а потом еще и утроилась только на мне одной.

— Ничего, я вышла секунду назад, а ты уже лежала на земле. — Горошинка кладет мне на лоб прохладную ладонь. — Ты пролежала всего минуту, возможно, и меньше. Может, позвонить в «скорую»? У тебя мог быть шок. Боже, почему у тебя шея такая алая, как будто там ожог? Я лучше все-таки позову кого-нибудь…

— Нет, не нужно, все в порядке. — Я пытаюсь сесть, и тротуар подо мной опасно накреняется. Я хватаюсь за Горошинку, как за соломинку этого мира. — Мне просто нужна минутка. Сейчас восьмое июля, да? А который час?

— Только что был час. — Горошинка хмурится. — Боже, Луна. Я… честно, я просто не знаю, что и сказать.

— Ты слышала, что она сказала, — говорю я. — Она и в самом деле сказала все это, правда? Или это только в моей голове?

— Нет, не только, — отвечает Горошинка. — Я просто… я хочу сказать, она была больна, ей было намного хуже, чем мы думали, это даже по записи ясно. Она так много всего скрывала от нас, что вполне могла… запутаться. И ошибиться.

— Нет, она не ошибалась. — Я не двигаюсь, чтобы мое тело немного свыклось с этой дорожкой, а правда наконец улеглась во мне. — Она говорила правду. Я думаю… думаю, я всегда это знала. В какой-то степени. Но теперь я знаю наверняка. Должна же быть причина, по которой только у меня одной из всей нашей семьи голубые глаза. — Я смотрю на сестру. — Папа мне не папа.