Раду Чобану - Сумерки

Когда Тамара привела одного меня, гости разочарованно загудели. Майор решительно встал и отправился за стариками, но пропал надолго. За это время я совсем освоился и даже сменил покровителя: от Тамары перешел к толстому офицеру с сияющей лысиной, который, по-моему, задался целью обкормить меня всем, что имелось на столе. А еды было, прямо сказать, негусто. Три цыпленка на всех. Правда, была еще и закуска: сыр, вкусная колбаса, маслины, консервы свои и немецкие.

Майора не было долго, но, когда он наконец появился и не один, я понял из-за чего они все задержались: бабушка надела самое нарядное выходное платье с белым кружевным воротником, а дедушка черный фрак, брюки в полоску и лакированные штиблеты.

Генерал поднялся навстречу гостям, другие офицеры тоже встали, даже женщины. Майор представил всех и усадил бабушку по правую руку от генерала, а дедушку — по левую. Сам он уселся в самый дальний конец стола только после того как сел дедушка, церемонный и важный. Примерно так же величественно он принимал недавно извинения от Васи. Сейчас, по прошествии стольких лет вспоминая деда, я думаю, что он тогда испытывал те же чувства, что и на торжественных приемах в свою бытность сенатором. Бабушка, напротив, вела себя непринужденно и естественно, словно ей не раз приходилось бывать среди советских офицеров.

Беседа за столом завязалась легко и просто. Генерал говорил немного по-французски, немного по-румынски, и другие тоже изъяснялись с грехом пополам. Пили густое сладкое красное вино, мне тоже дали глотнуть, а когда запьянели, затараторили все разом. Настоящее вавилонское столпотворение. Дедушка с опаской что-то попробовал, больше для приличия, — он считал, что русские едят конину, — но вино пил с удовольствием. После двух бокалов он раскраснелся, стал словоохотлив. Не знаю, с чего у них там начался разговор, но я услышал, как дед говорит генералу: «…ваши убили его!» А генерал в ответ: «А ваши убили моего, причем на советской территории. Вот оно как получается…» Дедушка сочувственно покачал головой. Генерал улыбнулся и похлопал дедушку по плечу: «Война, господин адвокат, только и знает, что косить подчистую молодняк, а старая рухлядь, вроде нас с вами, остается жить. Но лучше об этом не думать, мертвых все равно не подымешь…» — «Вы можете не думать о сыне?» — спросил дед. «Стараюсь не думать. Да и некогда, дел невпроворот. Надо скорей кончать эту войну, возвращаться домой, налаживать жизнь сызнова. Думаю, что и вам, румынам, тоже нужна революция. И мы, старики, должны в этом помогать молодежи, а то нас отбросят в сторону, как старый башмак…» — «Нет, — возразил дедушка, — румынам не нужна никакая революция, они довольны тем строем, который существует!»

Генерал рассмеялся: «Это в вас говорит старость, господин адвокат. А я вот молод душой, только волосы седые!» Все, улыбаясь, с интересом прислушивались к разговору, а майор с другого конца стола крикнул деду на ломаном румынском: «Вы, домну адвокат, есть большая капиталист, а Влад, когда растет большая, становиться коммунист!» Грянул общий хохот, а генерал так затрясся, что ордена громко зазвякали. Потом он обнял деда за плечи, поднял бокал и предложил тост: «За Влада-коммуниста, за его бабусю, — тут он поклонился бабушке, — и за дедушку, который «есть большая капиталист! Ура!» Все опять рассмеялись, закричали «ура» и осушили бокалы.

Конечно, я плохо разбирался в сути разговора, но видел, что дедушка в замешательстве, и знал, что говорят обо мне. Больше я ничего не слушал, потому что мне уже было не до них: Тамара принесла два огромных круглых торта, украшенных большущими розами из масла растертого с сахаром. Эти розы из масла были так велики, что бабушка, выпучив глаза, воскликнула «О!», и только я да дедушка поняли, что означает ее восклицание. Все приняли его за знак одобрения, на все лады расхваливали торт, и Тамара краснела от удовольствия, как школьница, которую похвалили за хорошо прочитанный стишок. Мне положили громадный кусок, я съел три ложечки, понял, что больше не осилю, и поскорей сбежал от толстяка. Наткнувшись на рояль, я остановился, поднял крышку и забарабанил по клавишам. Тут все вспомнили, что Тамара хорошо играет, и попросили ее что-нибудь исполнить, она отказывалась и кивала на бабушку, мол, та настоящая пианистка. Тогда стали уговаривать обеих. В конце концов решили, что сначала сыграет Тамара, потом бабушка.

Тамара села на вертящийся табурет, немного стесняясь, взяла два аккорда и очень трогательно сыграла «Темную ночь». Все как-то сразу расчувствовались, загрустили, призадумались, а молодой офицерик взял светловолосую девушку за руку под столом, к моему великому огорчению, потом рука его скользнула к ней на колено. Я долго набирался храбрости, желая спросить, как ее зовут, я готов был в нее влюбиться, особенно после того как она мне помогла: толстяк очень долго возился с моим куском цыпленка, никак не мог его разрезать, она заметила, ласково улыбнулась, взяла и нарезала. Теперь пришлось вырвать ее из своего сердца, тем более что кто-то назвал ее Марфой Аркадьевной. Разве можно было любить девушку с таким неромантичным именем.