Вигдис Йорт - Наследство [litres]

Астрид написала, что некролог напечатают в понедельник. Наступил понедельник, и его напечатали. Борд назвал некролог объективным. Он действительно был объективным. Из прилагательных – только «дорогой». «Это ради нас с Бордом, – думала я, – они побоялись нас дразнить, хотели, чтобы похороны прошли достойно». Астрид написала, чтобы о цветах я не тревожилась. Я и так не тревожилась. Неужели они боялись, что я заявлюсь туда с венком, украшенным лентой с какими-нибудь обидными словами? Может, они боялись не меньше моего?

Ночью перед похоронами мне приснилось, что я еду на похороны. Я сидела спереди на пассажирском сиденье, Астрид – за рулем, а Оса – сзади. «Надо не забыть, – проговорила она, – что мы должны обняться. Иначе подумают, что для нас это облегчение».

Мое окно было опущено, а прямо за ним стоял отец, и я сказала, глядя ему в глаза: «Так ведь так оно и есть».

Его лицо перекосилось в гримасе боли и гнева.

Я вспомнила, что на колготках у меня дыра и свитер я надела белый. Надо переодеть колготки и одеться во что-то черное. Успею ли я? Да, если из дома на Скаус-вей пойду сразу в церковь. Я вышла из машины, а отец решил, что я хочу сбежать, и воскликнул: «Неужто эту дочь воспитал я?»

Я повернулась к нему и с деланым спокойствием ответила: «Да!»

И зашагала дальше, притворяясь спокойной, притворяясь уверенной, боясь, что он пойдет следом. Я уговаривала себя двигаться спокойно, но думала лишь о том, что сейчас он, наверное, идет за мной. Спустя некоторое время я обернулась – да, он шел за мной, но вокруг были люди, и в их присутствии он же вряд ли осмелится?.. Он шел за мной, он приближался, почти догнал меня, вот он уже за моей спиной, он нагнулся и, подняв с земли длинную металлическую трубу, замахнулся ею на меня, и я подумала: «Вокруг же люди, они должны остановить его!» А потом: «Если он не промахнется, то убьет меня».

К тому времени, когда в Югославии начались войны, я подружилась с Бу Шервеном. К Югославии Бу питал настоящую любовь, и, когда эта страна прекратила свое существование, когда те, кто много лет жил в мире, бросились убивать друг друга, Бу Шервен затосковал. Как же такое произошло? Каждое утро он бежал в киоск «Нарвесен» на углу за свежими норвежскими газетами, но россказнями, которые в них печатались о войне на Балканах, его было не купить. Что-то было не так. Бу силился выяснить, что же не так, с утра до вечера просиживал в Университетской библиотеке, читая зарубежные газеты – немецкие, французские, английские, русские – и расстраивался все сильнее. Он тонул в копиях статей, испещренных его же пометками на полях. Он писал встревоженные статьи в норвежские газеты о том, что они искажают события на Балканах. Статьи ему возвращали. Некоторые он отдавал мне, и я редактировала их, смягчала выражения, и время от времени в норвежских газетах появлялись и статьи авторства Бу. Тогда всякие достойные люди заявляли, что он пишет о важных вещах, и Бу говорил: «Значит, оно того стоило, пусть это ничего и не изменит». От статей Бу Шервена ничего не менялось, но он по-философски заявлял, что пишет не для того, чтобы переубедить несогласных с ним, а чтобы согласные знали: они не одиноки.

Бу смотрел на все иначе. Со стороны. Бу не говорил: «Вот это – правда». Он спрашивал: «А что еще – правда?»

Опаздывать было нельзя. Я попросила Сёрена с Эббой не опаздывать. Тале решила вернуться в Стокгольм позже и поехать с нами. Опаздывать было нельзя. Мы выехали заранее, но приезжать намного раньше мне не хотелось, не хотелось стоять возле церкви, приветствовать приглашенных и развлекать их беседой. Нет, опаздывать нельзя, надо приехать четко ко времени. Мне было страшно. Подъехали мы все равно раньше, но вместо церкви завернули на заправку и взяли кофе. Мы сидели в машине, пили кофе и ждали. Нам хотелось подгадать время так, чтобы его оставалось лишь на дорогу, но при этом не опоздать. Мы заехали на парковку, я боялась: кого, интересно, я тут увижу? Я заметила Борда с женой и детьми. Значит, им тоже хотелось приехать впритык. Мы вышли из машины и подошли к Борду. Приехал Ларс. Я волновалась. Приехала Карен, потом я увидела, как к нам спешит Клара, затем появились мой бывший муж с Эббой, я стала рассказывать сон про отца и железный прут, говорила чересчур громко, мы все направились к дверям церкви, но я решила немного подождать снаружи. Все остальные уже вошли, наверное, большинство приглашенных сейчас сидели в церкви, на ступеньках никого не было, только двое незнакомых мне людей спешили мимо меня внутрь. Зазвонил телефон – Сёрен слегка заблудился, и мне пришлось объяснять ему дорогу. Из-за двери показалась Клара – сказала, что пора заходить. Борд с женой и детьми уже зашел, мой бывший муж тоже. Я вцепилась Тале в локоть. Клара сказала, что мне пора заходить, но как же Сёрен – он ведь не знает дороги, надо объяснить ему, как добраться. Мне хотелось рассказать Кларе про сон, но тут Клара выхватила у меня из рук телефон и заявила, что она сама все объяснит Сёрену, а мне надо зайти внутрь. Они потащили меня в помещение – Тале, Ларс и Эбба втянули меня в церковь, ни вправо, ни влево я сворачивать не хотела, поэтому рванулась вперед, выискивая скамью, где меня было бы видно. На первой скамье справа сидел Борд с женой и детьми, слева – мать с Астрид, и Осой, и их мужьями, и детьми, на скамье за ними не было свободных мест, на первых скамьях справа вообще сидело много народа, зато возле Борда и его жены с детьми никого не было, на скамье позади них было пусто, а на следующей сидел лишь один мужчина. А сейчас пришла я. Пришли мы. Я села возле Борда, его жены и детей, мои дети уселись рядом со мной, а Ларс втиснулся между мною и детьми Борда, мы заполнили пустую скамью справа, но позади нас по-прежнему никто не сидел, никто не хотел сидеть с нашей стороны, не хотел принимать нашу сторону. Последними вошли мои подруги, но постольку-поскольку с моим отцом они были почти незнакомы, то сели сзади, однако церковный служка попросил их занять вторую скамью справа – он заметил, что она пустует, и решил, что выглядит это некрасиво. Мои подруги сели позади, за мной и Бордом, с нашей стороны, приняли нашу сторону, а потом и Сёрен подоспел, он вошел в своем огромном пуховике и сел позади, и казался самым крупным из всех присутствующих.