Владимир Алеников - Ублюдки [litres]

Родька перед работой волосы обязательно в грязной воде мочил, которая после мытья посуды оставалась. Они тогда слипались, висели редкими жирными сосульками, он периодически встряхивал головой, вроде как с глаз отбросить, чтобы не мешали, а на самом деле, чтобы лохи внимание обратили, какая у него волосня грязная и нечёсаная, причесать-помыть некому.

Ну и ещё, конечно, помогала память. Она у Родьки отменная, цепкая, если кто разок подходил, деньгу бросал, он его уже запоминал надолго. Потом, завидев опять, сразу выкликивал из толпы:

«Ой, здрасьте!» Лох, конечно, тут же останавливался, кивал ему, смущённо оглядывался вокруг. Видно было, что колеблется – подойти или нет.

Но Родька его уже не отпускал. Обаятельно улыбался во весь свой щербатый рот. «Как, – кричал, – живёте-можете?» Ну, тут уж лох подходил и, ясное дело, раскошеливался, куда ему теперь деваться.

А особенно получалось удачно, если лох был с бабой. Во-первых, он и сам перед бабой выебнуться старался, а во-вторых, баба в связи с женской жалостностью тоже его подначивала, чтобы, значит, не скупился, дал побольше. Бывало, что и сотенную бросали, а то и две.

Житуха, короче, была ништяковая , Родьке нравилась.

Эту бабу он узнал сразу, как только первый раз её увидел. А как же её не узнать, когда буквально напротив, тут же в переходе, висел плакат, в смысле афиша с её здоровенной цветной фоткой.

Афиш здесь вообще полно развешено, театров-то вокруг навалом. Родька, когда бывали перерывы в людском движении, от нечего делать их изучал. Эту афишу он особо полюбил – во-первых, потому что название у театра было чудноватое – Театр Луны, а во-вторых, баба тоже была ништяковая – волосы до плеч, шея тонкая, губы сочные такие. И улыбалась она своими сочными губами охуительно .

Театр Луны этот, по всему, где-то недалеко находился, потому как баба частенько мимо шастала. В выходные он её, бывало, даже замечал по два раза в день. Сначала утром вдруг из метро бежит, потом часа через три обратно. А затем уже вечером, где-то в начале седьмого, ну и часов в десять – пол-одиннадцатого опять назад, в метро. И при этом обязательно бегом-бегом, видно, что вечно опаздывает – то туда, то сюда.

Хотя куда она поздно вечером торопилась, один хрен знает. Но тем не менее завсегда спешила, каблучками своими цокала, он это цоканье задолго узнавал. Она ещё только в переход начинала спускаться, а он уже знал, кто идёт.

Но она на Родьку ноль внимания, ни разу раньше даже не взглянула в его сторону.

А случилось это две недели назад, в позапрошлую пятницу. Родька уже начал домой собираться, да в последний момент решил погодить маленько. Он всё равно припозднился, а баба-то назад ещё не пробежала, хоть уже и к одиннадцати дело шло.

И не зря ждал. Минут через десять услыхал знакомое цоканье. Правда, шаги раздавались какие-то другие, неверные. Родька насторожился, вслушался повнимательней.

А как баба появилась, он сразу, ещё издали её завидев, допетрил, в чём дело. Правда, поначалу сомневался, но потом окончательно убедился. Баба была поддатая.

И на этот раз впервые не бежала, а шла . Причём с провожатым, с хахелем. Родька сразу понял, что это хахель, по тому, как он её придерживал, заботу проявлял. Хотя, с другой стороны, если бы не он, то баба небось и на ногах-то не удержалась, уж больно её валтузило .

В руках она держала аж целых три букета цветов. И ещё вроде столько же хахель тащил. «Небось на такси денег пожидился, – догадался Родька. – Иначе с чего бы с этакой кучей цветов в метро переться. Во жмот! Не того хахеля себе нашла, дура!» – пожалел он бабу.

А она, поравнявшись с Родькой, ни с того ни с сего остановилась, повернулась и уставилась прямо на него. Хахель ейный аж споткнулся от неожиданности, налетел на неё, толканул слегка.

Тут она так плечом повела гордо, будто отряхивается, и ему строго: «Борис, держитесь на ногах, что с вами?»

Родька чуть не заржал. Это ж надо, сама на ногах не стоит, а на хахеля наезжает!..

Но он усмешку тут же подавил и медленно, вроде как стесняясь, это у него хорошо получалось, поднял на неё глазёнки. «Гляди, гляди, – ухмыльнулся про себя, – первый раз увидела…»

А баба всё смотрела каким-то мутным взглядом, а потом вдруг улыбнулась той самой охуительной улыбкой, что на фотке, и говорит:

– Ну что, малыш, смотришь?

Голос у неё оказался звучный, громкий, разнёсся по всему переходу. А слова она по пьяни выговаривала с трудом, гласные звуки глотала.