Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

Дальше события развивались стремительно. Лиз в Стокгольме проверила все расчеты заново. 6 января 1939 года Ган и Штрассман опубликовали в немецком журнале Naturwissenschaften статью, в которой сообщили об обнаружении бария после облучения урана. Лиз в авторах не значилась, хотя это был последний шаг в многолетней совместной работе трех авторов. Позднее Ган говорил, что, если бы фамилия Мейтнер и была включена в список авторов, ее все равно бы убрали в редакции журнала.

В Копенгагене Георг Плачек убедил Фриша, что их – Лиз и Отто – статья сильно выиграет от наблюдения быстродвижущихся фрагментов урана. Эксперименты тогда делались несколько дней, не чета нынешним временам. За два дня Фриш собрал установку, провел замеры и действительно обнаружил нужные фрагменты. Еще несколько дней заняло согласование статьи по телефону. 14 января статья Фриша и Мейтнер ушла по почте в Лондон, в журнал Nature, где была получена 16 января, но опубликована с большим опозданием, только 11 февраля. Перед отправкой Фриш спросил у американского биолога, оказавшегося в институте: «Каким словом вы называете деление амебы?» – «Fission». – «Замечательно, именно то, что мне надо. Теперь у физиков будет свой fission».

В напряжении и суете двух-трех недель на рубеже 1938/39 годов Фриш и Мейтнер упустили один очень важный момент, который всплыл чуть позже. После семинара в Институте Бора в Копенгагене Христиан Меллер, ассистент Бора, подошел к Фришу и спросил: «Не думаете ли вы, доктор Фриш, что фрагменты деления урана – “горячие” и несут достаточно энергии, чтобы испустить из себя один-два нейтрона, которые могли бы вызвать последующие акты деления? Пойдет цепная реакция…»

Так впервые замаячило виде́ние бомбы. Всех успокоил Бор: «Вторичные нейтроны от осколков слишком быстры, чтобы вызвать деление в природном уране, на 99 % состоящем из урана-238. Они могли бы вызвать деление урана-235, но его слишком мало». Бор был совершенно прав, но он не учел одного обстоятельства: беспрецедентных усилий и изобретательности физиков и инженеров, собравшихся в Лос-Аламосе американцев и европейцев, изгнанных Гитлером из горящей в огне войны Европы. Ими двигало общее чувство – не допустить мирового господства нацистской Германии. Ими двигал страх, что армия Третьего рейха первой овладеет ядерным оружием.

В ноябре 1945 года, через полгода после разгрома Германии, Королевская академия наук Швеции объявила о Нобелевской премии по химии 1944 года. Премия была присуждена Отто Гану «за открытие деления тяжелых ядер». Нильс Бор был возмущен тем, что Лиз Мейтнер обошли стороной, и послал в Нобелевский комитет письмо, в котором выразил несогласие с таким решением. Другие уважаемые физики высочайшего уровня тоже писали в Стокгольм. Ничего не помогло. Говорят, что в то время Нобелевский комитет был пронемецким. Не знаю, было ли так на самом деле…

Вскоре Руди получил письмо от Лиз. «Конечно, Ган полностью заслужил Нобелевскую премию по химии, – писала она. – В этом нет никаких сомнений. Но я считаю, что Отто Фриш и я внесли кое-что значительное в понимание деления урана – как оно происходит и что в этом процессе выделяется огромная энергия. Все это было очень далеко от Гана, ведь он был химиком».

Опять забежала вперед. Мысли скачут быстрее рук…

Зима 1940 года выдалась суровой. Еще в декабре, когда я ходила на курсы Красного Креста, температура упала ниже нуля, а в январе выпадали дни, когда термометр показывал минус 18°. В нашем доме на Calthorpe Road было холодно. Зимнее отопление в старых английских домах, как правило, в плачевном состоянии. Зимы обычно мягкие, и люди как-то перебиваются. Но ведь иногда зимой случаются и морозы. После начала войны ввели талоны на топливо. В доме стало еще холоднее, чем обычно. Поскольку дети жили в интернате, мы выбрали две комнаты, которые прогревали до сносной температуры. И почему в Англии такое легкомысленное отношение к зимнему отоплению? Кто-то из физиков заметил по этому поводу: «Концепции разные. Француз ложится в постель с женщиной, а англичанин с теплой грелкой!»

Марк Олифант время от времени по-прежнему задавал Руди вопросы об электромагнитных волнах в очень коротком диапазоне. Руди с удовольствием делал вычисления и через два-три дня сообщал Олифанту полученные результаты. Но дальше этого дело не шло.

Руди все больше втягивался в физику, связанную с делением урана. В январе он получил письмо из Парижа от Перрена, который писал о вычислениях критической массы. Тогда в этом вопросе еще не было специалистов. Делением ядер занималась горстка людей, и ошибки делали все. За ужином Руди сказал мне, что попробует исправить Перрена. Он написал короткую заметку, но в журнал не отправил. Его мучила мысль, не поможет ли его скромный результат немцам в разработке ядерного оружия. Вернер Гейзенберг, отец-основатель квантовой механики, подозрительно исчез с самого начала войны.