Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

– Я не хочу чай с молоком, хочу какао!

Я не представляла, как Габи и Рони справятся с жизнью в интернате, но хотя бы на душе отлегло оттого, что они оказались в относительной безопасности.

В феврале 1940 года мы получили британские паспорта, но допуска к секретным работам у Руди по-прежнему не было. Автомобиль разрешили. Впрочем, бензин продавали только по карточкам, в ограниченном количестве, так же как продукты и одежду. Лимитированного количества бензина хватало только на то, чтобы навестить детей в интернате примерно раз в три недели.

Некоторые коллеги Руди вдруг исчезли. Все понимали, что они были отозваны из университета либо в армию, либо для работы по оборонным проектам. Руди утешал себя тем, что кроме своих курсов читает и их лекции. Слабое утешение. В свободное от лекций время он вернулся к ядерной физике – занятие ею он считал увлекательным, хотя и чисто академическим.

Кто же тогда мог предвидеть, что в конце февраля 1940 года произойдет событие, которое не только на долгие годы изменит нашу судьбу, но и окажет драматическое влияние на весь ход мировой истории!

Мое перо вывело: «Однажды в дождливое утро в университетский кабинет Руди зашел его давний друг и коллега Отто Фриш», но я вовремя спохватилась, осознав, что без небольшого предисловия все дальнейшее будет непонятно. Итак, мне придется вернуться на пару лет назад.

Честно скажу, хотя я и окончила физфак ЛГУ, а мой муж был профессиональным физиком и на протяжении многих лет я слушала его беседы с коллегами за ужином в нашем доме (кое-что о физике он рассказывал мне сам), мои знания о достижениях этой науки к тому времени оставались поверхностными и отрывочными. Поэтому на нескольких следующих страницах возможны ошибки, хотя историю, изложенную ниже, я слышала много раз от непосредственных участников и в разных компаниях.

Еще когда мы были в Риме в 1933 году, Энрико Ферми говорил о том, к каким интересным находкам может привести облучение тяжелых ядер нейтронами. Он занялся этими экспериментами перед нашим отъездом. В 1934 году Лиз Мейтнер, работавшая тогда в Институте кайзера Вильгельма в Берлине, уговорила своего давнего коллегу, известного химика Отто Гана, организовать группу для нейтронного облучения урана и исследования получаемых продуктов. Мейтнер, Ган и Штрассман (Фриц Штрассман – молодой ассистент Гана) быстро повторили эксперименты Ферми и пошли дальше. До 1938 года общепринятым было мнение, что нейтроны, проникая в тяжелое ядро, удерживаются им «в неволе», давая жизнь еще более тяжелым ядрам, доселе неизвестным. Обобщенно их называют трансуранами. Именно так думал Ферми после экспериментов в Риме в 1934 году. К 1938 году Мейтнер, Ган и Штрассман опубликовали десяток статей, подтверждавших трансурановую гипотезу.

И тем не менее что-то беспокоило Лиз. В продуктах облучения урановой мишени попадались химические элементы легче урана, происхождение которых она не могла понять. В начале июля 1938 года (запомните эту дату) Отто Ган сообщил Лиз, что вновь тщательно проанализировал продукты предыдущего эксперимента и нашел в них три вещества, химически ведущие себя как радий (атомный номер 88) – на четыре атомных единицы ниже урана. «Я решил провести новый анализ, после того как неделю назад получил письмо от Ирен Кюри и Павла Савича, которые тоже упоминают радий», – написал Ган.

Лиз не успела ответить ему сразу же. В тот день ее мучили другие мысли.

Еще в 1937 году в Германии был принят закон «О принципах руководства», согласно которому Институт кайзера Вильгельма переходил в государственную собственность, со всеми вытекающими последствиями. Немногие еще оставшиеся в Институте евреи были изгнаны, Лиз была последней. Ее спасало (увы, недолго) то, что она была не немецкой, а австрийской гражданкой.

В марте 1938 года произошел аншлюс, Гитлер поглотил Австрию, и все австрийцы автоматически стали немецкими гражданами. Положение Лиз Мейтнер буквально за день оказалось катастрофическим. Ее досье попало на рассмотрение Генриху Гиммлеру, который начертал: «Уволить, но из Германии не выпускать… Крайне нежелательно, чтобы известные евреи покидали Германию; они не должны иметь возможность рассказывать за границей о своем отношении к Германии». Лиз узнала об этом в июне 1938-го. Ей грозил концлагерь. Теперь уже ни о какой легальной эмиграции не могло быть и речи.

Когда о беде, в которую попала Лиз, узнал Нильс Бор, он сразу же позвонил своему голландскому коллеге Дирку Костеру: «Что мы можем сделать для Лиз?» Костер немедленно занялся ее въездной визой в Голландию. Солидарность честных людей… Без разрешения на выезд ей предстояло пересечь границу Германии нелегально. В Берлине в задуманный побег были посвящены (кроме Лиз) только Отто Ган и научный консультант издательства «Шпрингер» Пауль Розбауд. Секретный характер предстоящего лишь усиливал нервное напряжение Лиз.