Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

Он сел в свою машину, стоявшую на углу Консульской улицы. Бульвар Эль-Алу, крепостные стены в последний раз промелькнули мимо. В последний, но не окончательно последний раз. Они ведь всегда будут тут, и он снова сможет увидеть их, если захочет.

Лишь позже, на борту «Каравеллы», он опять как-то глупо поддался горю: вдруг заплакал под удивленным взглядом стюардессы, протягивавшей ему апельсиновый сок.

А две недели спустя в церкви святого Жака в Сарразаке опять служили мессу, как тогда, перед новым годом, и все было точно так же. Тастэ ерзал на стуле, ворчал, кашлял, затем вышел из церкви, опрокидывая скамеечки для молитвы. На этот раз его раздражало присутствие военных — шести ражих парашютистов в пятнистых комбинезонах, которые стояли, словно восковые статуи, вокруг трехцветного знамени. Когда доктор Лапутж, обойдя катафалк, чтобы получить благословение кюре и возложить венок, счел необходимым остановиться перед знаменем и, выпятив толстый зад, отдал честь, по рядам мужчин пробежал шепоток. Мэтр Бриу, восседавший в первом ряду бок о бок с Анри, возмущенно передернул плечами, что преданный Фоссад тотчас поспешил повторить. Подозревали, что доктор приютил у себя группу пластикеров, которые в прошлом месяце подложили бомбу у входа в ратушу.

Женщины же удивлялись тому, что Катрин сидит не в первом ряду. В церкви она была, но держалась в глубине, у колонны. Время от времени ее мать оборачивалась и с тревогой поглядывала на нее. А Мадлен сидела выпрямившись, поджав губы, озадаченная и возмущенная поведением сестры.

Произошло это минувшей ночью. Мадлен не спала. С некоторых пор она вообще стала мало спать. Мысли не давали покоя. Когда Анри вернулся, она подумала, что под влиянием понесенной утраты ее муж ускорит события и не станет оттягивать примирения, против которого он в принципе, кажется, не возражал. Но встреча с ним, которой она с трудом добилась, оказалась отнюдь не обнадеживающей. Он держался без всякой неприязни, даже наоборот, однако дал понять, что еще сам не знает своих планов на будущее; возможно, ему придется снова уехать за границу. Она же решила на этот раз сделать над собой усилие и последовать за ним, но, разумеется, не в какую-нибудь ужасную дикую страну, где не с кем словом перемолвиться, кроме жен дипломатов и жен преподавателей, которые презирают тебя потому, что ты — в отличие от них — не имеешь ни состояния, ни диплома. Если бы она знала тогда, в Марокко, чем все это кончится, она бы не настаивала на возвращении. Но она думала, что Анри уступит. И он бы уступил, если б были дети. Это было величайшей ошибкой с ее стороны: она не хотела иметь детей. Выкидыш, который произошел у нее в первый год их пребывания в Рабате, оставил по себе страшную память. Она боялась, и это, естественно, не способствовало нормальным отношениям между нею и Анри. Но теперь все будет иначе. Если бы только Анри сделал первый шаг…

Но он его не делал. Она даже говорила об этом с матерью. И обе они совещались с аббатом Ведрином. Аббат считал, что надо что-то предпринять и что похороны Жана дают для этого великолепный повод. И вот Лаказы выписали из Бордо дорогой венок из искусственных цветов — он стоил свыше двадцати тысяч франков — с двойной надписью: «Нашему дорогому сыну. Нашему любимому брату». Идея возложить отдельный венок от имени Мадлен была отвергнута, как слишком прозрачный намек. В последнюю минуту решили, что «дорогому сыну» тоже несколько надуманно. Лучше написать просто «нашему дорогому», что больше соответствовало истинному положению вещей. Поскольку венок прислали очень поздно, накануне похорон, Катрин поручили зайти в цветочный магазин и попросить пораньше утром изменить надпись.

И вот Мадлен, которой бессонница не давала заснуть, всю ночь промучилась, думая о том, что будет, если Катрин по забывчивости не выполнила поручения. И как только первый луч рассвета проник под ставни — это было, должно быть, в четыре часа, — она поднялась и направилась на первый этаж, в бывшую комнату няни, где жила Катрин, с тех пор как ее сестра вернулась в дом.

Дойдя до конца коридора, Мадлен увидела свет под дверью комнаты сестры; в эту минуту дверь отворилась и на пороге в халате появилась сама Катрин. Она пересекла коридор и открыла дверь черного хода. Тут по ее знаку из комнаты вышел мужчина. И когда он, нагнувшись, поцеловал ее на прощанье, Мадлен увидела, что это сын Эрнандеса.

Катрин тщательно закрыла за ним дверь и нажала кнопку выключателя, коридор залил яркий свет.