Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

— Должно быть, это тоже объясняется очень просто.

— Совершенно верно. Когда родители умерли, моим воспитанием занялась община акадцев. Меня поместили к монашкам в Кокань — это в Нью-Брунсвике. Я пробыла там девять лет, а потом сбежала.

— Почему?

Она, казалось, не испытывала ни малейшего смущения, рассказывая о себе.

— Мне не хотелось быть монашкой. А поскольку у меня за душой не было ни гроша, ни на что другое я не могла рассчитывать… Да и в монашках-то мне предстояло быть послушницей, по сути дела — прислугой… Вот я и отправилась искать счастья по побережью. Работала официанткой в кафе при заправочных станциях — две недели тут, три недели там…

— И давно это было?

— Весной прошлого года.

Он представил себе, как эта маленькая восемнадцатилетняя труженица шагала на юг по автострадам, по большим американским дорогам с перевалочными пунктами, похожими на огромные базары в пустыне, — сандвичи, сосиски, колбасы, кока-кола — тысячи километров впереди, тысячи километров позади…

— Куда же вы направлялись?

Наверно, на пей была эта же темная шерстяная юбка и этот же черный толстый свитер. Маленькая черная фигурка, голосующая на бесконечных дорогах.

— В Новый Орлеан. Это ведь моя родина. Там я поступила в кабаре «Старый загон». У меня был небольшой номер: я пела креольские песенки, которым научилась в свое время на Гаити, и читала смешной рассказик с каджунскими словечками.

— Как же вы попали в эту труппу?

— Когда они гастролировали в Новом Орлеане, Морис Мамби зашел однажды вечером посмотреть наше представление. Директор рассказал ему обо мне. Морис Мамби спросил меня, не хочу ли я поступить к нему в труппу и играть на сцене. Вот и все.

— И вас так и не разыскали?

— Кто? Монашки? Да что вы! Они были только рады моему исчезновению. За меня уже давно никто не платил. И потом, я ведь не сиротка Анни, про которую сочиняют рассказы в картинках. Через восемь месяцев я стану совершеннолетней. Я ни в ком не нуждаюсь и ни от кого не завишу. Весь мой маленький мирок со мной, в этом чемодане.

«Весь мой маленький мирок со мной в этом чемодане», — должно быть, с этой фразы все и началось. Речь шла о чемодане, где находился аллигатор. Достояние в четыре су — черный фибровый чемоданчик, где, кроме крошечного аллигатора, лежал еще скромный гардероб монастырской воспитанницы. «Весь мой маленький мирок — в этом чемодане». Это было начало, а тридцатью девятью часами позже, на другой половине планеты, все было кончено — две жизни в дешевеньком чемоданчике, плотно закрытом, черном, и она одна на вокзальном перроне, от которого отходит поезд, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее…

Анри прикусил губу, зажмурился и открыл глаза — перед ним сидел старик Эрнандес и по-прежнему молча курил. Брат с любопытством глядел на него.

— Опять, Анри, видишь призраки?

— Настоящая пляска мертвецов. А где молодежь?

— Ушли работать. Мы увидимся с ними за аперитивом. Ты так ничего и не ответил мне по поводу фестиваля.

— Если ты считаешь, что я могу быть полезен, то почему бы мне за это и не взяться? Надо подумать. Я вернусь сюда в июне. И поговорю с Бриу.

— А как насчет «Ла Гранжет»?

— Да как хочешь. Можно продать… а можно и сдать на время… за разумную плату…

— Ты уверен? Подумай хорошенько. Может быть, лучше сдать в аренду? Все-таки три гектара земли, и участок отлично расположен. У нас еще может возникнуть желание использовать его…

— Ну а для чего? Открыть дом отдыха для героев, ушедших на покой? Или семинарию? Предупреждаю, если ты такое учудишь, я на своей половине открою бордель. Нет… продадим или отдадим — и не будем больше об этом говорить!

Старик Эрнандес вынул сигару изо рта. И поднял на Анри глаза, прикрытые тяжелыми веками.

— Будешь дураком, если продашь, — сказал он. — А если отдашь, будешь дураком вдвойне. Мэр — он одной рукой берет, а другой, за спиною, отдает кюре.

Снова запыхтела сигара, пуская иероглифы дыма. Анри вопросительно взглянул на брата.

— Ты тоже так думаешь?

— Ты понимаешь, что не мне тебе об этом говорить. Да, идею насчет «Ла Гранжет» подсказал мэру Ведрин. Фестиваль ведь длится не более двух-трех недель и бывает раз в год. А все остальное время Ведрин хочет использовать это помещение для своих целей.

— Каких же?

— Он намерен устроить там клуб для молодых поселян-католиков. Идея подсказана сверху. Речь идет о том, чтобы противостоять Центру сельскохозяйственного обучения, который Лига просвещения открыла в Колаке.