Фигль-Мигль - Долой стыд

Ну, думаю, Анжелочка, отступать некуда, здоровая семья на кону. Детям противопоказаны родители, которые не умеют взаимодействовать.

Пошла в комнату, чтобы взять принадлежащую Станиславу Игоревичу книжку, потрясти ею после новостей у Максимчика перед носом и заставить себя выслушать. И что оказалось? На письменном столе всё лежало, как было, включая мусор. Но серенькая книжечка исчезла.

Вот так вот. Я не стала возобновлять разговор, но Станислава Игоревича, как только снова его увидела, рассмотрела во всех деталях. Очевидно бедняжку что-то выбило из колеи, и вовсе не утрата записной книжки. Записная книжка, если на то пошло, у него уже была новая — крутил он её, вертел точно так же. Как будто сам этот процесс был для него важнее предметика.

— Слышали, Анжела, новости? — сказал он мне. — Орлы из Демконтроля подготовили первые списки на люстрацию. Политтехнологи, пропагандисты, знаковые грязные личности. И что самое обидное — на каком я там, по-вашему, месте?

— Ни на каком?

— Хуже, моя дорогая. В серединке.

— ...Может быть, они сделали по алфавиту?

Он улыбнулся и свернул на другое. Но о главной новости, которая относилась к нему самому, Станислав Игоревич умолчал, и узнала я её от Кирюши.

— Специалиста-то нашего обнесли. Это так, по секрету. Делаем вид, что ничего не было.

Меня это не порадовало.

Конечно, приятно, когда с некоторых людей сбивают спесь, но я бы предпочла, чтобы в случае со Станиславом Игоревичем это произошло как-то иначе. И я не думаю, что у него было столько денег и имущества, чтобы такие, как я, порадовались, узнав, что он их утратил. То есть я не хочу сказать про себя, что приду в восторг, ограбь кто-нибудь Ротенбергов или руководство Газпрома, но это было бы логично, нет? Для простых людей это воздаяние, а не грабёж. Мамуля ликует каждый раз, когда кто-нибудь из русского списка «Форбс» имеет проблемы с французской или швейцарской налоговой, и бесполезно ей говорить, что бюджет РФ этих денег не увидит в любом случае, не говоря уже о том, что все потери эти люди возместят за наш с мамулей счёт. Здесь какие-то инстинкты посильнее здравого смысла.

— Много взяли?

— Всё, что было ценного.

Бедняжечка, сказала я от всего сердца. До чего грустно, когда человек теряет все свои деньги, особенно если никто ему в этом не сочувствует. Но потом вспомнила, что Станислав Игоревич приехал к нам на время, и дома, в Москве, у него наверняка много чего осталось.

— Кирюша, а что с Павликом?

Тут я, возможно, была не права. Напоминать загруженному работой человеку о его обещаниях немножко бестактно и в большой степени недальновидно, потому что он может рассердиться и решить внутри себя не делать ничего вообще. А не напомнишь, тоже порой не сделает — просто по забывчивости.

Лицо у него и в самом деле стало недовольное. Но сказал он вовсе не то, что я ожидала услышать.

— Поговорил, всё в порядке. Пусть выходит из своего штурмабтайлюнга. Вопросов не будет.

— Но он оттуда не уйдёт! У них там клятвы и высокие цели!

— Тогда чего ты от меня хочешь?

— Ну как. Чтобы его шпионить не заставляли.

— Анжела, — сказал он, едва ли не страдальчески. — Ну ты же умная.

Когда молодой человек говорит девушке «ну ты же умная», имеется в виду, что она непроходимая, законченная дура. Я себя такой вот прямо сейчас и чувствовала.

— Ты понимаешь, он ведь во всём признался. Органам теперь от него никакой пользы.

— Вот как. И его не прогнали?

— Он говорит, что может быть двойным агентом. Не думаю, что у него получится.

— И я не думаю.

Бедняжка Павлик хотел поутру проснуться, а вокруг всё стало, как было. Он не хотел исправлять — наверное, не верил, что исправленное будет иметь прежнюю ценность. Плюнуть и уйти он не мог, потому что считал себя виноватым. А терпеть и ждать ему не давало чувство, что уж слишком его за его вину наказывают.

Мы сидели в тёмном закоулочке недалеко от кабинета Петра Николаевича, как влюблённые или заговорщики — только, конечно, не были ни тем, ни другим. И так на душе становилось легко, спокойно! Не знаю отчего, но здесь, в Фонде Плеве, я чувствовала себя как дома. Если бы у меня когда-нибудь такой дом был.

Разговор вернулся к Станиславу Игоревичу.

— А что это он к тебе подкатывает?

Я не была уверена, что то, что делал Станислав Игоревич, называлось «подкатывать».

— Я думаю, он изучает настроения.

— Чьи?

— В народе. Среди людей, которые читают «Московский листок». Ну, условный «Московский листок», ты понимаешь. Помнишь, когда была дискуссия про Каткова?