Фигль-Мигль - Долой стыд

Многие, с некрепкими нервами, не делают владельческую надпись именно потому, что не хотят, чтобы потерянное связали с ними и вернули прошедшим через чужие руки и любопытные носы — лучше уж пусть не возвращают вовсе.

Серенькая книжечка была без надписи, но я её уже видела и знала, чья она.

Не хочу, чтобы сложилось впечатление, будто я шарю по карманам. Не шарю; по карманам у Максимчика тем более. Похолодало, Максимчик переоделся в дублёнку, куртка осталась на вешалке. Её нужно было постирать и убрать на зиму, а перед тем, как стирать, всегда проверяешь карманы — это не называется «шарить». Всё, что там было, я отнесла на письменный стол: мелочь, жвачка, скомканные бумажки, скомканный носовой платок (его тоже в стирку, подумав), карандашик, микрофонарик, чехол от очков без самих очков внутри... вот эта серенькая книжечка с приметным пятном на обложке, словно Станислав Игоревич стал отскребать краску ножиком, изрезал кожу и сдался. Я полистала её, только чтобы убедиться: та самая и его почерк.

Откуда мне знать, какой у Станислава Игоревича почерк?

Конечно, сейчас люди редко пишут от руки. Но так вышло, что я заглянула к нему в кабинетик позвать пить чай, и со стола от сквозняка полетели бумажки, и я присела их подобрать, и не могла не увидеть мельком написанное, а то, что писал Станислав Игоревич, он сам мне и сказал. Сообщил, что пишет от руки в порядке терапии, потому что его это успокаивает. А вы, Анжела, как снимаете стресс?

— Да никак. У меня не бывает.

— Что, совсем ничего не беспокоит?

Нет, говорю, во всяком случае, не до такой степени, чтобы приходилось себя успокаивать. И что такого сказала? Так и заурчал от удовольствия, как толстый злой кот.

Я уже говорила, что Станислав Игоревич, хотя он самая яркая звезда в Фонде, не только мне кажется очень неприятным человеком. В его присутствии никто не сидит спокойно, не жуёт спокойно, и все начинают отчаянно следить за собой, боясь ляпнуть что-нибудь, дающее повод к насмешкам. Как говорится, не в своей тарелке. И я подозреваю, что Станислав Игоревич из-за всех этих смущений и ёрзаний сам очень даже в тарелке, устраивается в ней с ногами, как на диване, и наслаждает себя.

— Я восхищаюсь вашим здравым смыслом, Анжела! — торжественно сказал он. — Я только не постигаю, что человека с таким несокрушимым здравым смыслом могло сюда привести. Вы ведь не работаете в Фонде? Штатно, на зарплате?

Нет, говорю. На зарплате я в другом месте. Он подождал, но я не сказала ему в каком. Не то чтобы я стыжусь своей кассы. То есть, конечно, стыжусь, но если бы меня спросил Пётр Николаевич, ему бы я ответила, а говорить этому... нет, не знаю, как объяснить.

— Ну-ну. Здравый смысл решил внести свой вклад в духовную обороноспособность, да?

И потом:

— С практической точки зрения самый ценный человеческий актив — это сила воли. Люди тебе, как правило, поддаются. Одни рады сложить ответственность, другие по разным причинам боятся конфликта. Здравый смысл работает в предложенных обстоятельствах, но предлагает их всегда воля. Die Wille, как помните. И вы представить не в состоянии, что она способна предложить.

И потом:

— Берегите себя, дорогая.

Он говорил со мной, а в руке держал записную книжку — положил было на стол, но подхватил снова, потёр, покрутил... столько в итоге привлёк внимания, что я её разглядела и хорошо запомнила.

Вот так это было.

Как же он умудрился её потерять? подумала я. Ведь не выпускает из рук. И где в таком случае Максимчик её подобрал?

И ещё думаю: вот случай предложить свою помощь. Конечно, придётся рассказать, кто такой Станислав Игоревич, и откуда я знаю Станислава Игоревича, и почему так уверена, что записная книжка принадлежит ему, — но это, может быть, и к лучшему. Все эти не вполне тайны между нами, недомолвки и умолчания — они душат. Давят, как плохо проветренная, нечистая комната. Дети не должны расти в такой атмосфере.

Вечером, когда покушали, завариваю ромашку и говорю: зайка, я твою курточку постирала, а то, что в карманах – –

— Я видел. Спасибо.

«Видел», «спасибо» и всё?

— Но я хотела сказать – –

— Пожалуйста, не нужно ничего говорить. Я устал. Я занят. — И прежде чем я успела спросить чем, включил телевизор. — Новости смотреть буду.

Телевизор потому и изгнан на кухню, что Максимчик никогда его не смотрит. Как-то я спросила, считает ли он абсолютно всё содержимое телевизора — включая канал «Дискавери» и фильмы золотой эпохи Голливуда — пропагандой (Машечка вот считает выборочно, а правильное содержимое называет словом «контент»), и Максимчик сказал: нет, не считаю. Им — каналу «Дискавери» в том числе — только кажется, что они что-то пропагандируют. Но это к слову, чтобы было понятно.