Фигль-Мигль - Долой стыд

— Он заснёт, вы меня впустите. Это совершенно безопасно.

— Для кого?

Заснёт или умрёт? отстранённо подумал я. Я слишком старый и опустошённый, чтобы лгать себе, и достаточно, надеюсь, предусмотрительный, чтобы не лгать вам. Вариант «умрёт» был для меня во всех смыслах предпочтительнее.

— Разберёмся.

Мы действительно разобрались.

Подлить что-либо тайком во фляжку, которую её владелец не выпускает из рук, можно только в результате счастливого случая, и такой случай мне представился. До сих пор удивляюсь, как ловко я опорожнил стеклянный флакончик без этикетки, будто при дворе Борджиа провёл жизнь, а не в советском издательстве. И с тем же борджианским, не знаю лучшего слова, хладнокровием наблюдал, как язык этого молодого человека стал заплетаться и сам он мешком осел в своём кресле. Я проверил его пульс и дыхание и пошёл за узколицым. Тот, как договаривались, крутился на пороге.

Дальше всё потекло с лёгкостью сновидения. Стремительно, цепко оглядев кабинет, узколицый проверил карманы нашей жертвы, извлёк ключи и тут же кинулся к сейфу. Сейф был полон бумаг, и небрежные стопки белых, реже цветных бумажных папок напомнили мне такие же бумажные папки с рукописями в моём собственном кабинете много лет назад, в той жизни, которая казалась прочнее пирамид и в которой мои авторы упрятывали в копеечные или графомански богатые папки то, что им казалось более несокрушимым и долговечным, чем любые пирамиды и власти... Я Озимандия, я царь царей... Бедные, бедные.

Я осторожно подобрался и смотрел через плечо узколицего, пока он, быстро проглядывая рукописные записи, явно искал что-то определённое. Узколицый действовал методично. Сперва нашёл нужную папку, затем в нужной папке нужные бумажки. Он не стал их забирать, только сфотографировал, и когда обернулся, вид у него был почти разочарованный, озадаченный, словно он случайно наткнулся на нечто ценное, но не для него, и при этом не отыскал желаемого. Я приметил, как один листок выпал и самолётиком ушёл под стол, но промолчал и достал его (нахально положив в собственный карман), когда мой сообщник удалился. Потом сел и стал ждать, пока этот молодой человек придёт в себя.

Что я, по-вашему, чувствовал, глядя на это беспомощное тело? Ровным счётом ничего. Скукожилось даже негодование.

Наконец он завозился и задышал тяжелее.

— Что со мной?

— Вам стало нехорошо.

— Опять? — сказал он непроизвольно. Из чего я сделал правильный вывод, что вот так отключаться ему не впервой. Ещё бы, с такими-то привычками.

— Вам бы прилечь. Давайте я помогу.

Я мог бы, ничем не рискуя, предложить вызвать «скорую» — «скорая» входила в планы этого молодого человека не больше, чем в мои. Бог весть, что бы они обнаружили, сделав анализ. Я не предложил. Его это могло насторожить — вас на его месте насторожило бы? — но он понимал, что должен был думать человек, видевший его хулиганские упражнения в фармакологии.

— Не надо ничего, — сказал он хмуро, — спасибо. А вы лучше идите.

Я и пошёл.

Снавóли шёл снег. Кати, зима драгая, в шубёночке атласной... В последние годы зима ощутимо спустилась вниз по календарю, начинаясь под Новый год и заканчиваясь в апреле, и этот первый снег был первым, заслуживающим такого названия. Сухой и невесомый, он не столько падал, сколько летел, и коснувшись земли, ложился с неохотой и не сразу. Много раз я это видел, а потом возненавидел... но сегодня старый вид новым чем-то веселит. Могу сказать чем. Это было не «что-то», а счастливое чувство преступника, которому всё удалось.

Фляжка, в которой булькает. Карман, в котором бренчит. Голова, в которой свищет ветер. В таком виде я присутствовал на похоронах Штыка. Точнее говоря, не присутствовал. Как и все мы — это было бы против его же правил. Штык в гробу бы перевернулся, пойди мы открыто на его похороны. Ещё фотки в Инстаграм разместите, слышал я его негодующий голос. Вот все, вот гроб, вот я у гроба.

Этот голос у всех нас стоял в ушах, когда мы собрались на приватные поминки. Сколько раз он напоминал, упрекал, выговаривал, спрашивал, чем помочь. Как отчётливо Граф должен был вспомнить день, когда Штык волок его на себе, подвернувшего ногу; как сам я вспомнил его неуклюжую, застенчивую помощь во множестве мелочей. Теперь эти забытые незначащие мелочи глядели на меня из каждого угла.

Он был неплохим человеком. Просто очень неприятным.

— И кто из вас поверит, что он случайно попал под машину? — сказал наконец Граф.