Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

Кляйнцайт кивнул, пожал плечами, отвернулся.

Рыжебородый хмыкнул, как сломанные часы.

– Я дал тебе голую комнату, – произнес он. – К худу ли, к добру ли.

– Спасибо, – ответил Кляйнцайт, – к худу ли, к добру ли.

– Не думай, будто у меня остались какие-то деньги, что я выручил за твои вещи, – сказал Рыжебородый. – Спустил их как можно скорее. Выпивка, женщины, et cetera [33] И так далее ( лат .). . Похвалиться нечем, растрата в чистом виде, знаешь. Только так и можно.

– Вполне, – произнес Кляйнцайт.

– Ты замечаешь, – сказал Рыжебородый, – в какую палату они меня положили?

– А4, – сказал Кляйнцайт.

– Ну да, – сказал Рыжебородый. – Все сходится, э?

– Чепуха, – слабо произнес Кляйнцайт.

– Не чепуха, – сказал Рыжебородый. – Откуда нам знать, что все они тут – не люди желтой бумаги? Спрашивать бесполезно, конечно. Нипочем не признаются. Я б и сам ни за что не признался, если б ты уже не знал. Вот что тебе скажу. – Он подманил Кляйнцайта поближе.

– Что? – спросил Кляйнцайт.

– Вот почему я разбрасывал желтую бумагу, – сказал Рыжебородый. Он произнес слова «желтая бумага» так, будто это имя собственное, словно есть некто по имени Желтая Бумага, у кого имеются ноги, которыми разгуливать. – Всей правды я тебе не рассказывал. В начале-то, может, все так и было, как сказал. Но немного погодя я ее стал разбрасывать, чтобы поглядеть, не смогу ли я повесить это на кого-нибудь другого, свалить ее с себя, понимаешь. Надеялся, что она прекратит, отпустит меня.

– И как?

– Сам видишь, что она сделала. Сперва попыталась меня утопить. Теперь сунула меня в больницу.

– Как ты вывихнул себе точку опоры?

– Пока тратил твои деньги. Так уж заведено. В излишествах есть своя умеренность. – Он посмотрел на трубку у себя в руке, на висящую бутыль, несколько раз сглотнул, как будто в горле у него очень пересохло. – Мне страшно, – проговорил он.

– А кому нет, – сказал Кляйнцайт. – «Мортон Тейлор» повсюду.

– По-прежнему побираешься?

– Да.

– Могу поспорить, это бомба. Та девушка – золотая жила.

– Я один это делаю, – сказал Кляйнцайт.

– Что, уже расстались?

– Нет, просто хочу это делать один.

– Ну и как?

– Нормально. Четыре фунта семьдесят пять за сегодня, но я рано пошабашил. Я и стихи продаю, и судьбу предсказываю.

Рыжебородый снова присвистнул.

– Так и надо, – сказал он. – Ты своего добьешься. У тебя получится.

– Что именно? – спросил Кляйнцайт.

Рыжебородый снова поманил его.

– Может, думаешь, все это скособочилось – ну как бы. Что не настоящее.

– Ты это о чем?

– Ну, – произнес Рыжебородый, – у тебя была работа и все такое, правда же. Происходила какая-то прямая жизнь.

– Да.

– Может, ты считаешь, будто попрошайничество и желтая бумага, голая комната и все остальное не считаются. Может, думаешь, будто сумеешь все это взять и бросить, все сложить так же, как было раньше.

Почему он так настойчиво всё называет ? – подумал Кляйнцайт.

– Поживем – увидим, – произнес он.

– Забудь про это, – сказал Рыжебородый. – У тебя не выйдет пожить и увидеть. Ты теперь в нем. Это оно.

– Ничего не оно , – сказал Кляйнцайт. – Что угодно – это то, чему б ни случилось быть в это время.

– Нет, – сказал Рыжебородый, – это будь здорово какое оно. Теперь это желтая бумага и ты. Удачи.

– Спасибо, – сказал Кляйнцайт, противясь желанию завязать трубку Рыжебородого узлом. – Я, пожалуй, пойду.

У койки Шварцганга он остановился.

– Как все идет? – спросил он.

– Проходит, я прохожу, – отозвался Шварцганг. – А что остается?

– Уже целые фразы, – заметил Кляйнцайт. – Вы крепче прежнего.

– Крепче, слабее, – ответил Шварцганг. – В моем возрасте разницы не много. Вообще-то мне неплохо. Меня даже собираются выпустить на весь день на той неделе.

Кляйнцайт вынул из кармана клочок желтой бумаги так, чтобы Шварцганг сумел его увидеть, сунул обратно.

Шварцганг никак не отозвался. Конечно же, это чепуха, подумал Кляйнцайт. Целая палата людей желтой бумаги!

– Пишете? – спросил Шварцганг.

Кляйнцайт пожал плечами, сделал жест «ну, так».

– Публиковались?

– Нет.

– Когда-то, – сказал Шварцганг, – я пописывал. Ну, так.

– На желтой бумаге? – спросил Кляйнцайт. Краем глаза он заметил, что Рыжебородый прислушивается.

– Забавно, что вы спросили, – ответил Шварцганг. – Вообще-то я в самом деле писал на желтой бумаге. Должно быть, потому и спросил, не писатель ли вы.