Катя Миллэй - Море спокойствия

Я киваю. Аддисон, сдерживая улыбку, уводит беседу в более безопасное русло.

– В прошлом году он занял третье место в конкурсе штата. Всем известно, что в экспромте и формате «Линкольн – Дуглас» [6] Вид дискуссии один на один, практикуется в основном в средних школах США. Формат дискуссии традиционно делает акцент на логике, этических ценностях и философии. Назван в честь дебатов между Авраамом Линкольном и Стивеном А. Дугласом в 1858 г. он очень опасный соперник. В этом году никто не хочет выходить против него. – Она говорит о Дрю почти с благоговением. Такая реакция вполне понятна, если вам доводилось видеть, как ведет дебаты Дрю. А она явно видела или, по крайней мере, достаточно наслышана о них. Я даже в какой-то степени испытываю гордость за Дрю: наконец кто-то лестно отзывается о его достоинствах, что бывает довольно редко. Теперь я улыбаюсь Аддисон со всей искренностью. Меня уже не так злит то, что она держит за руку моего брата.

После того как мы приступаем к пицце, все заметно расслабляются. Я ловлю себя на мысли, что скучала по своей семье. Может, я все преувеличила. Возможно, наши отношения не столь неловкие и натянутые. Хотя отсутствие неловкости может объясняться тем, что сейчас я смотрю на них со стороны. Да, они собрались здесь из-за моего дня рождения, но в полной мере ощущают себя в своей тарелке, а я словно заглянула к ним на праздник. Даже Аддисон вписывается в картину моей семьи. Я же в ней чужая.

Ашер говорит о школе, бейсболе, школьном бале. Марго сетует на нехватку медсестер и на убийственный график у них на работе. Папа по большей части молчит, только время от времени поглядывает в мою сторону. Я пытаюсь понять, что же он видит, и всматриваюсь в его глаза, но в них одна пустота – наверное, как и в моих собственных. С тех пор как я запретила ему называть меня Милли, а потом вообще перестала с ним говорить, нас почти ничего не связывает. Мама не прекращает попытки наладить со мной отношения, папа же потерял всякую надежду. Может, оно и к лучшему. Но от этого мне не легче. Папа полностью замкнулся в себе – это даже хуже, чем направленная в мой адрес злость или разочарование. Человек, служивший источником моей радости, сам разучился улыбаться. Я – трусиха и обманщица; это я погасила в нем искру жизни. И зная, что разбила сердце своему отцу, сейчас я ненавижу себя еще больше.

Ужин подходит к концу. Мы съели так много пиццы, что к торту никто даже не думает приступать. Кроме меня, пожалуй. Я всегда готова съесть торт.

Мама и Марго переносят гору подарков с кухонного стола на обеденный и водружают передо мной. Их слишком много. Я бы предпочла, чтобы их вообще не было – не хочу испытывать благодарность. К тому же мои родные не могут подарить мне ничего нужного.

Я начинаю открывать подарки, при этом чувствую себя как под микроскопом: каждое выражение моего лица тщательно изучается. Мне хочется заорать, но я не могу, поэтому просто проглатываю крик, как пропитавшуюся кровью землю.

В последнем подарке я нахожу маленькую коробочку. Мне стоило бы насторожиться, судя по обеспокоенному маминому лицу. Или же по папиному лицу, на котором все отчетливо отражается: он считает это плохой идеей и говорил об этом маме сотни раз. Я срываю упаковку и под ней обнаруживаю новенький навороченный айфон.

Мама тут же принимается расписывать достоинства телефона, как будто я не знаю всего, на что он способен: например, выдать мое местонахождение в любой момент. Я пропускаю мимо ушей ее отрепетированную рекламную речь, но вынуждена резко вернуться в комнату, когда слышу следующую фразу:

– Пожалуйста, пользуйся телефоном, а мы будем оплачивать все счета. При одном условии: ты будешь звонить и говорить с нами хотя бы раз в неделю.

Не удержавшись, я улыбаюсь. Две с половиной минуты назад я получала истинное удовольствие от этого дня. Даже ругала себя за то, что так расстроилась из-за приезда семьи. Думала, в наших отношениях произошел перелом. Но это не переломная точка. Это – засада.

Внезапно мои родственники превращают мой день рождения в массовый сеанс лечения. Все принимаются объяснять мне, как сильно их ранит мое поведение. Я узнаю в мельчайших подробностях о том, как мое молчание отражается на каждом члене моей семьи. Выслушиваю всех. К стулу меня никто не привязывал, поэтому я не могу сбежать или обратиться за помощью к третьей непредвзятой стороне, дабы избавиться от большей части вины, пока мы разбираемся с насущной проблемой. То есть со мной. У меня нет причин оставаться здесь и выслушивать их, но я все равно жду, когда каждый из них выскажется.