Катя Миллэй - Море спокойствия

– Мне противно быть твоей сестрой! – шипит Сара. – Я бы все отдала, чтобы не иметь такого брата!

Дрю ничего не говорит. В ответ не звучит дерзких реплик или насмешек. Он просто выходит из комнаты, оставляя нас с Сарой одних. Она тут же начинает плакать. Я всерьез жалею, что у них нет мороженого, поскольку без слов мне больше нечего ей предложить.

– Ненавижу его, – произносит она сквозь слезы. Я-то знаю, что это не так, но сказать ей не могу.

Тем же вечером мы вновь сдвигаем всю мебель к стене, чтобы Сара могла продемонстрировать родителям свои приобретенные навыки самообороны. Я привожу Дрю обратно в комнату и предлагаю ему выступить в роли нападающего. Затем освежаю в памяти Сары способы, как нанести противнику телесные повреждения. Дрю позволяет сестре бить его и ронять столько раз, сколько это необходимо, даже когда она, особо не сдерживаясь, делает ему больно. В последний раз он, подойдя к ней сзади, шепчет на ухо: «Прости» и обхватывает ее руками. В душе я надеюсь, что сейчас она вывернется из плотного кольца его рук, двинет ему локтем и убежит ровно так, как я ее учила, но она, к моей радости, поступает иначе. Когда он снова просит у нее прощения, Сара разворачивается в его руках и обнимает в ответ.

Как только Дрю ослабляет хватку, она со всей силы наступает ему на ногу и изображает удар коленом в пах. Миссис Лейтон разражается аплодисментами.

Настя

– Ты портишь себе руки, – говорит мне Джош, берет мои ладони в свои и, развернув их к себе, принимается пристально разглядывать кожу. Я высвобождаю руки, едва сдерживая улыбку – для меня это комплимент. Эти слова даже лучше, чем «отвлекающе хороша».

– А мне нравится, – отвечаю я, рассматривая свои руки. – Сразу видно, что я ими что-то делаю. – Пусть их и нельзя использовать так, как мне хочется – повезет, если только игра на пианино одной рукой войдет в моду, – но я хотя бы что-то могу делать. Джош ненавидит шкурить дерево. Самое нелюбимое занятие, которое, по его словам, наводит тоску. Он все пытается приучить меня к шлифовке на станке, когда это более целесообразно, но для меня в этом нет никакого удовольствия. Мне нравится шкурить вручную: повторяющиеся однотипные движения позволяют думать. Я сглаживаю все грубые поверхности. А под конец вечера, глядя на результат своей работы и горку древесной пыли, ощущаю, будто сумела довести что-то до конца. При взгляде на свои руки я не замечаю царапин и порезов. Не вижу ран, только заживление.

Наверное, я до сих пор с глупой улыбкой пялюсь на свои руки. Поднимаю голову и встречаюсь с взглядом Джоша – тот смотрит на меня с неким уважением. И это лучше всяких слов о моей красоте.

– Раньше они были мягкими, а от наждачной бумаги загрубели, – продолжает он. – Скоро станут как у меня. – Думает, сравнив мои руки со своими, он меня обидел? Да его руки – это настоящее чудо. Я могу часами наблюдать за ними, как они превращают дерево в предметы, о которых оно даже не смело мечтать.

– Значит, я больше не буду к тебе прикасаться, тогда ты ничего не заметишь.

– Не стоит делать необдуманных заявлений, – шутит Джош. Затем снова берет мои руки и проводит большим пальцем по одному из шрамов на левой ладони. Пластические хирурги сотворили чудо, но добиться совершенства так и не смогли. Если приглядеться, то по-прежнему заметны все дефекты. – Мне просто нравятся твои руки, – говорит он, не сводя с них глаз. – Порой мне кажется, они единственное настоящее в тебе.

Джош часто говорит мне подобное. Словно напоминает: если он не задает вопросы, это не значит, что их нет.

– Хочешь проверить на практике? – улыбаюсь я. Он, не выпуская моих рук, прижимает меня к стене.

– Только не с открытой дверью.

Половину субботнего утра мы с Джошем проводим в «Хоум депо». Я со скрещенными ногами восседаю на плоской тележке, пока он возит меня между стеллажами с пиломатериалами, рассказывая, чем один тип древесины отличается от другого. Я узнаю, какое дерево лучше использовать для изготовления мебели, а какое больше подходит для паркета или отделки. В конце концов он сгоняет меня с тележки, чтобы можно было сложить на нее доски, и мне приходится идти самой. Я бы, наверное, возмутилась тем, что Джош вынудил меня встать, если бы следующие двадцать минут мне не представилась возможность понаблюдать, как он грузит древесину. Жаловаться в таком случае неразумно по многим причинами. Ради такого зрелища не грех и постоять.