Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Когда я снова пришел к тому ручью, начинало уже смеркаться: найти комнату было далеко не легким делом. В конце концов я с превеликим трудом все же подыскал место в гостинице. Хозяин упорно говорил со мной только по-английски, хотя я обращался к нему на его родном языке. Что это он, хотел похвастать своими знаниями иностранного языка? В таком случае пускай и он убедится в моих лингвистических способностях. А оляпка, когда я подходил к воде, все так же деловито посвистывая, уверенно вышагивала посреди стремительных бурунчиков. Завидев меня, она моментально исчезла под мостом. Там, наверное, дуплянка. Вполне возможно; и это, пожалуй, единственное, что может спасти оляпку в Европе.

Пока я стоял на мосту и размышлял, до моего слуха донеслись звуки духового оркестра. Так вот почему владелец гостиницы в потоке английских слов обронил то единственное немецкое «Fest»: наверное, не мог сразу вспомнить, как будет по-английски «праздник». Значит, здесь праздник, и отовсюду, должно быть, понаехало много гостей. И действительно, чем ближе я подходил к деревне, тем больше попадалось мне нарядно одетых, оживленных людей. Что же это за праздник? Я задавал себе этот вопрос не из любопытства, нет, просто мне нужно было где-нибудь перекусить, и я искал уголок потише. Однако шумные, многоголосые толпы гуляющих заполонили все ресторанчики и кафе. Было по-вечернему свежо, но, несмотря на это, даже за столиками на террасках не было ни одного свободного места. Голодный и усталый, я брел по улице, наверное центральной, а вокруг меня бурлило праздничное веселье, люди обменивались радостными приветствиями. Сначала робко, но мало-помалу все смелее, я открывал одну за другой двери и всюду слышал:

— Alles belegt [14] Свободных мест нет (нем.) . .

— Alles belegt, Entschuldigung [15] Извините, свободных мест нет (нем.) . .

— Besetzt, Wiedersehn [16] У нас занято, всего хорошего (нем.) . .

— Heute abend alles belegt [17] Сегодня вечером все занято (нем.) . .

— Kommen Sie später [18] Заходите позднее (нем.) . .

Оставалось ждать, когда все эти люди наконец угомонятся, другого выхода не было. И я принялся бродить по темным улочкам и переулкам, пока не оказался невзначай в самой гуще праздника. Музыканты надували щеки, словно не замечали вокруг себя беззаботного, буйного смеха вперемешку с шумом множества голосов, звуки тускло поблескивающих медных инструментов тонули в этом гвалте, и оркестр здесь был слышен, пожалуй, хуже, чем давеча возле речушки. Все ходили дружными компаниями, лишь я гулял сам по себе. И никому не было дела до моей персоны, словно меня и не существовало. Будь то обычный вечер, кто-нибудь из прохожих, возможно, и обратил бы на меня внимание. Однако сейчас (и причиной тому было спиртное — лица мужчин раскраснелись, а женщины рассыпались воркующим бисерным смехом) меня просто не замечали. С тем же успехом я мог там и не появляться. Я превратился, как часто снилось мне в детстве, в прозрачное существо. Я выходил на запруженную людьми площадь, но никто меня не видел, потому что я был из стекла. Этот сон раньше пугал меня, сейчас же, наяву, он вселял в меня радость — что само по себе тоже было страшно — гораздо более сильную, чем, по идее, можно было бы ожидать. Пьяные натыкались на меня и спокойно шли дальше, будто ничего не произошло. Было довольно прохладно, я вдыхал почти по-зимнему колючий воздух и несколько раз даже зябко вздрагивал, но прогулка согревала душу. Чувство голода давало о себе знать, только и оно исподволь приобретало беззаботно-игривую окраску: я — это я, я был бы в большей степени я, если бы на мне не было этой одежды, она, рассуждая строго, не относится к моему «я», лишь скрывает его. Я ощутил прилив неведомой уверенности, я был неуязвим; даже неразлучный спутник, мой навязчивый невидимый соглядатай — подсознание — не в силах теперь внушить мне страх, потому что если я и умру, то не я уйду в небытие, а мир прекратит свое существование. Мое «я» есть непреложно-вечная истина, единственно верная, все окружающее — химера, и существует оно лишь постольку, поскольку я этого хочу, в моей власти уничтожить его в один момент. Вот передо мной дома, люди, но все это другое, чужое, чуждое феномену моего «я», творящему самого себя независимо от окружающего его «не-я». Существует лишь одно противопоставление: «все остальное» и «я».

Более полутора часов я толкался среди людей, которые не замечали моего присутствия, как вдруг увидел пустой столик на одной из террас и решительно занял место. Ко мне никто не подошел; кельнеры сновали туда и сюда, но, казалось, просто не замечали меня. Я в свою очередь не старался привлечь их внимание и продолжал сидеть, не видимый никому. Сколько помню себя, я никогда не был так одинок, как сейчас, и поэтому мной овладело это странное, впрочем, лишенное всякого намека на депрессию состояние, когда человек плачет от радости или смеется от горя, становится творцом собственного неистового счастья или ввергает себя в пучину безысходнейшей печали, иными словами, когда в душе неожиданно перехлестываются самые противоположные настроения. Когда официант наконец подошел ко мне, я не смог произнести ни слова, лишь молча показал в меню какое-то порционное блюдо и бутылку белого вина, но официант понимающе кивнул, точно мы с ним были соучастниками заговора и он заранее знал — слова здесь ни к чему, они способны лишь омрачить эфемерную прозрачность блаженного просветления в моей душе; я был ему благодарен и позднее, когда он появился с заказом и так же безмолвно поставил его передо мной. Я решил начать с вина, мне хотелось, чтобы мое настроение обозначилось более отчетливо и рельефно, ведь действие алкоголя подобно свету, вспыхивающему в темном помещении: он ничего не меняет в расположении вещей, лишь помогает увидеть их порядок. Передо мной мелькали фигуры людей, все более веселых и шумных, а я пытался разглядеть их сквозь наполненный бокал и был беспредельно счастлив, оттого что никто здесь меня не знает, некому заговорить со мной, никто не станет ждать от меня участия в делах, которые любое животное посчитало бы ниже своего достоинства.