Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— Слушай, а зачем мы, собственно говоря, сейчас приехали сюда? — Йохан остановился под моросящим дождем у въезда на школьный двор. — Это же для тебя одно расстройство. Какой в этом смысл? И зачем тебе все это?

Возмущенный его состраданием, я решительно рванулся ко входу, а он тащился сзади, еще пытаясь меня уговорить. Первый, кого мы увидели, был тот самый, с кого все и началось.

— Чего ж ты не пришел, — начал Тео, — мог бы поздравить Марту.

Не успел проговорить, как появилась она в сопровождении матери, старшей сестры и трех младших. Они прошли мимо нас к выходу — целая процессия девочек, девушек и взрослых — все, как одна, похожие на нее, так что впервые я не почувствовал болезненного контраста между нею и другими девочками. Теперь — бежать к моему окну. Рукавом свитера я протираю запотевшее стекло. Вот они, идут через двор, немного торопятся. Дошли до распустившихся розовых кустов, и тут их шаг несколько замедляется. Я вижу их только до талии, и мне кажется, что они плывут над верхушками кустов, их неторопливые шаги скрыты от меня. В Центре шествует мамаша, маленького роста и в зеленой шляпке. Вдруг Марта срывается с места. Что случилось? Ее походка всегда отличалась неторопливой плавностью. Может быть, подошел их автобус? Но почему же тогда за ней не бегут остальные? Неужели она почувствовала, что я слежу за ней? Что же, так и исчезнет она окончательно из моей жизни внезапным вихрем? Она уже далеко оторвалась от матери и сестер, перебежала на другую сторону улицы, промчалась вдоль берега небольшого канала, серого от темно-зеленых водорослей. Вот она исчезла за домами. Еще долго я смотрел вслед ее матери и сестренкам, и их спокойный шаг был единственным свидетелем, что и она где-то там, впереди. Я еще видел перед собой ее лицо — как долго моя память сможет удержать его, эти морщинки возле глаз, ее ангельскую улыбку? — во мне еще жил звук ее голоса, певучий, неторопливый, но вот стекло передо мной вновь затуманивается, и мне остается воспоминание о ней, плывущей над цветущей розовой аллеей.

Все лето я как одержимый работал в отцовском саду. Я все время насвистывал небольшой отрывок из «Неоконченной» Шуберта, я не забыл ее. Тщетными оставались мои попытки воскресить в памяти ее образ. С неимоверной скоростью толкал я перед собой по рельсам тяжеленную вагонетку, и даже отец, заметив это, пытался унять мой пыл; в бешеном темпе я собирал томаты, успевая наполнить две корзины, пока отец едва управлялся с одной. Широко открытыми от изумления глазами смотрел он на то, как я с лихорадочной быстротой резал шпинат и укладывал его в ящики. Вязал в пучки морковь, рвал стручки фасоли, что касается последнего, у меня получалось даже быстрее, чем у мамы, которая, к слову сказать, в свое время нередко одерживала победы в состязаниях на скорость. Мы работали рядом, мама и я, сидя на корточках на влажной земле среди фасолевых кустиков, мама все жаловалась, что из-за бурых улиток на листьях появилось бесчисленное множество дыр. А мне хотелось поделиться с мамой моими переживаниями по поводу Марты, но я все никак не мог начать и давил, давил этих слизняков, пока от них не оставалась лишь темная кашица. И даже камышовые заросли, которые всегда помогали мне обрести душевное равновесие, были не в силах отвлечь меня от мыслей о Марте. Но, несмотря ни на что, лето выдалось щедрое, мне удалось собрать материалов о птицах больше, чем за многие прошедшие годы. Каждый вечер после ужина я садился в лодку и брался за весла, меня не пугал дождь, а однажды случилась жуткая гроза, и отец запретил мне выходить, но я его не послушал. Тогда отец поднялся из-за стола — мы только что поужинали — и загородил собой дверь, но я небрежно отодвинул его в сторону и услышал вслед голос мамы: «Маартен, не надо».

Но даже ей я уже не мог подчиняться. Я отплыл, когда вода стояла еще спокойная, неподвижная. Вечернее небо со всех сторон обложили грозовые тучи. Примолкли птицы. И внезапно один за другим по водной поверхности ударили порывы ветра, в один миг вода поднялась, пенисто забурлила, и теперь мне приходилось грести, удерживая лодку против ветра. Вот, оторвавшись от облаков, небо вспороли первые зигзаги молний. Мне не было страшно. Грозовые разряды следовали один за другим, выхватывая из темноты на короткий миг пришедшие в движение камыши и бурлящую воду. При первых ударах грома я сразу вспомнил маму, которая всегда в этих случаях говорила: «Глас божий».

Последовал сильнейший громовой раскат, я на миг перестал грести, и лодка чуть было не опрокинулась. Что же я раньше не догадался? Ведь я мог видеть ее не только в школе, но и в церкви — Тео, помнится, рассказывал, что они с ней из одного прихода. А Тео был из свободно-реформатской догматической церкви. Если я в воскресенье соберусь съездить в тот город, то обязательно увижу ее, потому что свободно-реформатская церковь там одна, а ее прихожане — народ, аккуратно посещающий все проповеди. Дождь забарабанил по спине, и вмиг на мне не осталось сухой нитки. Между камышей тут и там качаются на волнах чомги, они не прячутся под воду при моем приближении. Я распрямляюсь в лодке, на фоне низкорослой растительности я буду самой высокой точкой. И все-таки молния не поразит меня, потому что мне сейчас известно, как увидеть ее .