Перед началом завтрака горькой водкой, не чокаясь, помянули Валентину, затем Окаёмов налил по полному бокалу Рислинга и наконец высказал заветное:
— Танечка, прости старого дурака… но… смейся сколько угодно, а не могу не сказать… конечно, моё время ушло… правда, надеюсь, что не совсем… ну, в общем — люблю! Тебя, Танечка! На старости лет — по-юношески — смертельно! И прошу быть моей музой. Тьфу ты! женой, разумеется! Муза — это от Ильи Благовестова! Он мне, понимаешь ли, напророчил! А ты — конечно — женой! Если любишь… то… умоляю, Танечка!
— И женой, и музой — всем, Лёвушка!
Немедленно отозвалась Татьяна.
«Опомнись, Танька! Ведь у Льва — Мария Сергеевна! А увести мужа от живой жены — за это там, знаешь ли, не похвалят! — попробовал пискнуть внутренний голос, но артистка сразу же призвала его к порядку: — К чёрту! Оставить Льва в лапах сумасшедшей садистки — преступление перед природой! Перед его творческим мужским началом!»
— Погоди секундочку, — увидев, что астролог потянулся к бокалу с Рислингом, продолжила женщина, — за ЭТО — только шампанское! Ведь я, Лёвушка, ждала твоего предложения начиная с пятницы! И всю первую половину субботы — ну, до того, как ты ушёл к этим деятелям. А в воскресенье — вообще кошмар! Нет и нет — я туда, а там… у-у, негодник! Так истомить влюблённую женщину! Которая ждала тебя тридцать четыре года! С самого своего рождения!
(Танечке нисколько не казалось, что, произнося эти слова, она, как минимум, чудовищно преувеличивает — ведь артистке их диктовало сердце, а всё им подсказанное для любой женщины истина куда более несомненная, чем какие-то жалкие факты. Не говоря уже о совсем ничего незначащих доводах рассудка — об изобретённой шовинистом Аристотелем сугубо для пущего унижения женщин дурацкой формальной логике.)
— Вообще-то шампанское, — вспомнив о самоубийстве Валентины, артистка слегка замялась, — вроде бы — не совсем… ну, из-за Вали… но ведь я тебя ждала столько лет… ну, может быть, не с пелёнок, но класса с третьего-четвёртого — точно… и Бог нам простит, конечно… так что, Лёвушка, открывай… за нашу помолвку!
Высказав это самооправдание, Татьяна Негода достала из холодильника бутылку французского шампанского и протянула её Окаёмову. Астролог, чувствуя себя Цезарем, только что перешедшим Рубикон, (конечно, потом совесть помучит его изрядно! но прав Благовестов, прав! в любом случае её угрызений не избежать! какой бы из женщин предпочтение он ни отдал! но Машенька — прошлое, а Танечка — всё! и любовь, и муза!) уняв внутреннюю дрожь, твёрдой рукой взял бутылку, открыл её, и медленно наполнил два высоких бокала.
(Мой — Лёвушка! за нашу помолвку! люблю! люблю! на всю оставшуюся жизнь! нет, вообще — навсегда! и здесь, и там! навсегда, Танечка! и в этой жизни, и в той! за любовь без конца и без края!)
Выпив, Татьяна и Лев поцеловались. Трепетным, долгим, исполненным нежности поцелуем. Без следа растворив в нём всю боль бесконечного ожидания друг друга.
За завтраком разговор волей-неволей коснулся неизбежно предстоящих им сложностей, и до Льва Ивановича только сейчас дошло, на какую большую жертву решилась артистка ради своей любви: действительно! В Москве ей устроиться будет очень непросто! А уж о ролях такого масштаба, которые она играет в великореченском драмтеатре, придётся забыть на несколько лет. Если — не навсегда…
Осознав Танечкину жертву, Окаёмов поначалу здорово растерялся: эгоист эгоистом! думал о чём угодно! о Марии Сергеевне, о надвигающейся старости, об угрызениях совести, о «спасении души», а о том, что Татьяна Негода очень большая артистка, совсем, сволочь, забыл?! — но скоро уже нашёл прекрасное, как ему показалось, решение этой проблемы: не Танечке, теряя если не всё, то очень многое, переезжать в Москву, а ему, как не имеющему ничего за душой и, соответственно, ничего не теряющему — в Великореченск. На что артистка, сказав, что уже задумывалась об этом, возразила следующим образом: дескать, что у кого за душой — судить не нам, а главное: Лёвушке, как коренному москвичу, в провинции не прижиться. Не говоря уже о некоторой общей затхлости — что, конечно, можно оспаривать — астрологией, в силу хронической бедности подавляющего большинства автохтонного населения, на жизнь себе здесь не заработать. И это уже бесспорно. А по специальности — инженером… конечно, она, Татьяна, не в курсе… но уж если Лев не сумел в Москве… нет, по минимуму — то есть, на хлеб и водку — вполне возможно, что заработает… но при таком образе жизни, насколько его хватит… на два-три года?.. в лучшем случае — на пять?.. и как, спрашивается, погубив возлюбленного, она себя будет чувствовать? Нет! Из Москвы Лёвушке нельзя уезжать ни под каким видом!
Читать дальше