Жорж Старков - Анархо

— А нам, значит, не о чем?

— Почему же? Есть. Но это бессмысленно и глупо. Я, вот, это понимаю, но тоже жалею.

— Тогда в чём смысл понимания?

— В том, — явил Шарик неожиданное глубокомыслие, — что появляется ощущение необратимости. Это как с мёртвыми. Их жаль, но уже не вернуть. Так и с любовью. Она просто сдохла…

Когда Шарик снова уполз куда-то в ноги, тьма накрыла неожиданно быстро, но вовсе немилостиво. Мнила и пугала знакомыми образами. Жена, сын, живые, мёртвые… Всё будто наяву и, вдруг, снова пред глазами нависающая свинцовая непроглядность, за которой лишь низенький потолок, а дальше безграничное невидимое небо. Снова грезящая прошлым пелена и вновь утопающая в ночи явь. Опять чуть горьковатые скорые иллюзии и вот уже, разрезанная белыми стрелами холодного солнца, приторная реальность крепко хватает корявыми тонкими пальцами.

Снова возня. Снова всё словно вчера. Или позавчера. Или позапозавчера… Шарик бережно укладывает щепу в ещё не успевшую остыть печь, после подбрасывает уголь. Оля шелестит опостылевшим пластиком одноразовой посуды. Лидс кряхтит консервным ножом о неподатливость металла прочных банок. Бэкхем вновь пытается выставить рога комнатной антенны так, чтобы изображение казалось хоть чуть более сносным, нежели противный хаос мелкой ряби.

— Это пиздец… — почти про себя шепнул Барбер, выдыхая первую утреннюю затяжку приторной сизости.

— Чего? — не отрываясь от циничного разделывания жести консервных банок, переспросил Лидс.

— Ничего! — огрызнулся Барбер. — Я скоро сдохну тут со скуки. Забились, как крысы в норе и сидим. Жрём, да спим. Спим, да жрём.

— Предложения?

— На «мячик» хочу. Последний матч дома, перед зимним перерывом. Больше не будет. Потом только выезд, без нас, само собой… И всё, ку-ку!

— Ну, так поехали. Я вообще считаю, что зря мы так кипишуем. Если бы эти уроды хотели — давно бы всех в розыск объявили. А, так…

— А откуда ты знаешь? — отвлёкся Шарик от голодного печного зёва.

— А к тебе это, как раз, не относится! — припечатал Лидс ремарку. — Тебе, так-то, светиться не стоит. Мало ли…

— Так, что? — воодушевился Бэкхем. — На «мячик»?

— Да вы что, совсем больные?! — вмешалась Оля, обессилено уронив руки. — Откуда вы знаете, ищет вас кто или нет? Может, все мы до сих пор живы и не в тюрьме, только потому, что вовремя уехали?

— И что? — брякнул Лидс банкой о стол. — И сколько тут сидеть? Как мы узнаем, ищут нас или нет? Симки мы скинули, никому не звоним, шухеримся… Надо же почву прощупать. Если реально ищут или официально в розыск подали — одно дело. А если всё не так уж и…

— Не как, «не так уж»? Они в Славу стреляли!

— Они в Славу попали, — поправил брат сестру. — А стреляли во всех. Не нуди, короче… Так что, Егор? — вопросительно и, казалось, с полной готовностью принять решение своего лидера, уставился Лидс на Барбера. — Едем?

— Едем, — чуть замешкавшись, кивнул он. — Только, Вова, не обессудь… — похлопал он по плечу Шарика. — Но тебе на стадион, сам понимаешь…

— Ага, — покачал Шарик уже успевшей чуть обрасти головой, — красавцы. Ни в чём себе не отказывайте.

— Да ладно тебе, — приобнял его вмиг повеселевший Бэкхем. — В баре посмотришь каком-нибудь.

— В баре?! — угрюмо вопросил Шарик. — А за руль кто сядет?

— Я сяду! — успокоил его Бэкхем. — Специально пить не буду, чтоб тебе не так обидно было. Посидишь, пивка хряпнешь! А мы после «мячика» сразу за тобой и обратно. Договорились?

— Вот, спасибо! — буркнул Шарик. — Какие вы все добрые! Козлы, блядь…

Город заползал в лёгкие почти неощутимым, не в пример деревенскому, морозцем. Щекотал шею, покусывал заросшие щетиной щёки, оседал на губах чуть горьковатой младостью жизни. Настоящей, бурной, мягко, но безапелляционно затягивающей в свой водоворот. Хотелось жить. Так хотелось…

Гул лениво всасывающего в себя люд стадиона словно подстёгивал к движению. Неважно куда! Неважно зачем! Лишь бы не сидеть на месте, в забытой Богом и людьми глухомани, скрывающейся средь одичавших за постсоветские годы полей.

Жаркие рукопожатия таких же, как сам и гулкое похлопывание по плечам, словно въедливо нашёптывали, а иногда в голос кричали: «Мы рады, что ты с нами! Мы рады, что ты лишь ненадолго пропал из виду…» Ненадолго…

Это «ненадолго» свербело у Лидса в висках разбуженной из спячки беспокойной пчелой. Или просто он сам, наконец, проснулся? Сколько ещё придётся скрываться в глуши? Сколько дней, недель, месяцев пройдёт до того заветного карт-бланша, когда судьба скромно кивнёт, давая понять, что можно жить дальше?! Жить, а не уныло разменивать свет и мрак, устало перелистывая страницы собственной неписанной повести.