Жорж Старков - Анархо

— Значит, на развод подаю сама, я правильно тебя поняла? — не отступала ни на миллиметр Оксана.

— Мне уехать надо. Вам бы тоже не мешало…

— Что?! Уехать? Нам?!

— Это на время. Просто так нужно…

— Ну, ты и скот! — личико будто сморщилось в презрении. Словно все черты медленно сползли с середине лица, сосредоточившись вокруг прямого, чуть вздёрнутого самым кончиком, носа.

— Это просто перестраховка! — едва внятно мямлил Барбер, пока Оксана металась по квартире, судорожно сбрасывая вповалку свои и детские вещи в пузатые чемоданы.

— Ублюдок! Какой же ты ублюдок! — неустанно повторяла она, брезгливо отводя глаза от супруга — без двух минут чужого человека.

Такси увезло двух самых любимых в сторону вокзала, за двадцать минут до того, как старенький «Опель» скрипнул тормозами у подъезда. Зелёный, кое-где проржавевший, ровесник самого Шарика — всё, чем расщедрился отстойник угнанных авто, в обмен на верного и безотказного «Фольца». Но, казалось, возраст вовсе не помеха и старичок-немец резво увозил всё дальше и дальше от города, в котором осталось столько всего… И уличной околофутбольной славы. И надежд на нечто простое и понятное. И чаяний, что всё ещё может, скрипя проржавевшими шестернями, встать на свои затянутые паутиной места.

— На следующем указателе направо, — буркнул слева Бэкхем, для привлечения внимания чуть хлопнув водительский подголовник. — Проедешь посёлок по прямой и налево. Там опять по прямой, потом скажу куда завернуть.

Шарик молчаливо качнул до блеска выбритой головой, угрюмо поправил зеркало заднего вида, снова уставился на пустую дорогу.

Когда мимо проплывали приземистые домики главной поселковой улицы с редкими витринами и вывесками, на стекло упали первые снежинки, словно прочерчивая границу между дождливым городом и деревенской стужей. За первыми уселись вторые, потом третьи. Небо словно волнами штурмовало неуступчивость осени Южного региона, решив начать подбираться к его сердцу с периферии. Сначала осторожно, будто проводя разведку боем. А потом всё увереннее и настойчивей.

Сменившая выщербленный асфальт грунтовка предстала девственно-белой простынёй. Невинность цинично оскверняли колёса старого немецкого седана. Сначала вдоль протяжного, казалось, навеки уснувшего поля, потом искорёженного степными ветрами пролеска. А потом мимо кривобоких карликов-домишек, коих Барбер сумел насчитать всего-то с пару десятков, пока автомобиль, чертыхаясь, прыгал по ухабистости единственной здешней дороги.

— Приехали! — Бэкхем звонко шлёпнул Шарика по затылку, уткнувшись пальцем в запотевшее стекло, за которым, огородившись покосившимся забором, запахнулся в скинувшие краску ставни небольшой домик. Три оконца, низенькое крыльцо, короткая пухлая труба на косой крыше, устеленной поросшим кое-где мхом шифером.

— Вот он, домик, — с едва ощутимыми отзвуками сожаления сообщил Бэкхем, вслед за Олей выходя из машины. — В последний раз лет в десять лет тут был.

— Это бабушкин? — с любопытством приоткрывая символическую калитку, с одиноким запорным крючком, любопытствовала Оля.

— Бабушкин-бабушкин, — отозвался за «хозяина» Лидс. — Давайте вещи из багажника перетянем.

— Да пожрём чего! — дополнил Шарик. — Кишка кишке уже фиги крутит…

Ставни скрипуче кашлянули, и в дом весело ввалилось холодное морозное солнце. В продолговатую кухню-прихожую, с забывшей тепло огненных цветков скромной старой печкой. В квадратный зал, уже с настоящей русской печью, требующей живого огня. А еще, с неизменным обеденным круглым столом и старым, давно угасшим телевизором, что сиротски мостился на небольшой тумбе с отслоившейся по краям тёмной краской. В обе спальни. В одну, что поменьше, с полуторной кроватью, одиноким стулом и крошечным столиком у окна, увенчанным ручной швейной машинкой. И вторую — побольше, с узкой софой, платяным шкафом, прикроватной тумбой и большим громоздким сундуком, опоясанным чуть тронутыми ржавчиной железными полосками.

— Тут я спал, — кивнул Бэкхем на узкую кроватку.

Чуть сощурился, кажется, даже усмехнулся. Осторожно, словно боясь ненароком измять старенький плед, уселся, едва касаясь, провел подушечками пальцев по шершавому, но мягкому ворсу.

— А жрал где? — хмыкнул Шарик, подпевая обуявшему его голоду. — Меня вот этот вопрос интересует!

Бритоголовый детина деликатно, двумя пальчиками, сложёнными в дуло воображаемого пистолета, отодвинул с прохода Олю, и взял на беспристрастную мушку своего товарища.