Натан Энгландер - Ужин в центре Земли

— Ты, сударь мой, меня хорошо загрузил сегодня.

— Обычно я тебе даю ноль двадцать пять. Но я состроил перед доктором печальную-печальную рожу, и он мне, так и быть, дал взрослую дозу. Раз в десять больше обычной. — Охранник смотрит на заключенного Z и, благожелательно настроенный, признает: — Глядел я на экраны, и да, приходила мысль, что ты совсем убыл. Но потом ты начал это ртом, что всегда делаешь.

— Я ничего не делаю ртом.

— Делаешь, делаешь. Всякий раз, как я тебе даю препарат и он начинает действовать, у тебя губы сохнут и ты их лижешь.

Охранник весьма горд своей наблюдательностью. Он хочет дать заключенному Z знать, что он не один такой умный, что он не один умеет видеть, что происходит с человеком. Он, охранник, тоже в состоянии примечать и делать выводы.

Охранник окунает ломтик картошки в кетчуп и покачивает им над лицом заключенного Z. Тот откидывает голову назад и открывает рот. Не успевает охранник потянуться за следующим ломтиком, как заключенный Z открывает рот снова.

Третий ломтик заключенный Z берет сам, приподнявшись в сидячее положение.

— Ведь не трудно же было, — говорит охранник, вытаскивая из рюкзачка доску для нардов. — А теперь пей свою колу, пока холодная. Можем сыграть партию-другую. Продолжишь свою выигрышную серию.

— Теперь это безразлично, конца партиям все равно не будет.

— Неизвестно, — бодро говорит охранник. — Мало ли как все может повернуться. Вдруг тебя завтра выручат, силой освободят. Вдруг палестинцы наконец завоюют нас и сделают тебя послом во Франции. А пока давай покидаем кости, подвигаем шашечки.

— Я никогда тебя не прощу, — говорит заключенный Z.

— «Никогда» — это очень долго.

— Ты хоть передавал мои письма? Столько лет — а я все обращался и обращался к мертвецу. А ты позволял мне ему писать.

— Я все до одного отдавал матери, как обещал. И он не был мертвый. Даже в коме не был. Называлось: полусознательное состояние — это другое. Они считают, он слушал. Она все письма ему читала.

— Думаешь меня этим убедить, что ты человек слова?

— А по-твоему, нет? Пойми: какая разница? Что от здорового, что от больного, что от живого, что от мертвого — тебе от Генерала все равно ответ был бы тот же, так что один хрен. Он засунул тебя сюда навечно.

— Ни хрена не один хрен. Колоссальная разница. Ты обязан был мне сказать, я тогда изменил бы стратегию.

Охранник качает головой. Жалость берет.

— Что бы ты мог отсюда сделать?

— Я сильней бы на тебя давил, требовал бы, чтобы ты мне помог вернуть себе существование.

— Я не могу его тебе вернуть, ты прекрасно это знаешь.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так. Ты мог поднять шум. Если не внутри системы, то через газеты. Ты и сейчас можешь.

— Допустим, я попытаюсь — и что? Наложат цензурный запрет, а если даже нет, то назовут конспирологом, психом, пьяницей. Либо там сотрут в порошок, либо сюда бросят. В одну камеру с тобой. — Оглядев помещение, которое впору назвать узилищем, охранник поправляется: — Ну, не прямо сюда, но, может, в обычную камеру обычной тюрьмы. Дадут несколько годочков, чтобы разобрался, о чем можно болтать, а о чем нет.

— Что такое несколько лет? Можно ими рискнуть, чтобы попытаться прекратить пожизненное заключение, к которому они не посмели меня приговорить официально.

— Ладно, — говорит охранник.

— Что — ладно?

— Я подумаю.

— Правда?

— Будь уверен. И, может быть, ты дашь мне совет, как лучше к этому подойти. Напомни мне. Занять идиотскую высокоморальную позицию — это хорошо сработало в твоем случае?

Z сидит в кабинете начальника напротив его пустого кресла, сам же начальник стоит позади Z и, крутя свисающий стержень, поворачивает пластины жалюзи вдоль стеклянной стенки в положение «закрыто», так что все на этаже будут знать: у него очередной разговор с глазу на глаз по секретному делу.

Если есть на свете более дебильное, сильнее бросающееся в глаза действие, чем вот это, которое начальник Z привычно совершает всякий раз, когда им надо поговорить наедине, то Z хотел бы знать, в чем оно состоит.

Человек, которому Z непосредственно подчиняется в парижском филиале международного информационно-технологического концерна, также курирует его другую деятельность, негласную. Вдвоем они ведут эту скрытную работу изнутри компании, чему способствует одна сочувственно настроенная сионистская душа в верхних эшелонах.

Когда начальник, повернув жалюзи, садится, Z извиняется за свою просьбу о неотложной встрече, как и за личный характер электронного письма, которое он послал накануне поздно вечером; все дело в том, что он хотел поставить его, начальника, в известность сразу, едва узнал сам. В общем, ему надо будет уйти во внеочередной отпуск.