Роберт Ирвин - Алжирские тайны [litres]

На крыше кто-то свистит. Во дворе становится светло, Нунурс волоком тащит меня в уже освещенную жилую комнату и бросает на диван, единственный в комнате предмет мебели. Нунурс осторожно опускается на диван рядом со мной. Изо рта у него пахнет хлоркой плавательного бассейна. В комнату входят трое других. Двое подходят поближе и принимаются внимательно меня разглядывать. Наконец один говорит:

– Он самый, с бородой. Это товарищ Ив, а точнее, раз уж его опознали, пускай будет капитаном Филиппом Русселем.

У меня вырывается громкий вздох облегчения.

Второй, улыбаясь, ставит на пол мою сумку:

– Это ваша сумка, товарищ?

Едва не расплакавшись от облегчения, я киваю.

– Слава богу! – говорю я. – Теперь вы должны устроить мне встречу с Тугрилом. У меня есть для него информация из Форт-Тибериаса.

– Всему свое время, товарищ. Все можно устроить. Но сначала займемся тем, что наверняка имеет к вам более непосредственное отношение.

Сумка открывается, и хлорид осторожно кладется рядом. К дивану подходит человек с пакетиками морфия. Другой уже сел рядом со мной, и теперь я сижу между ним и Нунурсом. Он вертит пуговицу на моей манжете.

– Это ваше, товарищ капитан?

– Да. Это… Я это украл. Мне…

– Вы сами это употребляете? Зачем вам это вещество?

Прежде чем я успеваю ответить, раздается глубокий, низкий голос Нунурса:

– Товарищ капитан! Согласно статье пятой Устава Федерации национального освобождения, следующие преступления против морали, совершенные членами партии или военнослужащими Армии национального освобождения, будучи раскрыты, караются смертной казнью: педерастия, употребление алкоголя и употребление наркотиков. Эта статья отдельно обсуждалась и была утверждена всеми вилайями во время совещания на высшем уровне в Суннаме в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году.

– Ладно, только подождите, пока я…

– Смягчающих обстоятельств быть не может.

Человек, стоящий передо мной, принимается жонглировать пакетиками с морфием. Я не могу понять, зачем он это делает, пока, проследив за его взглядом, не прихожу к выводу, что он пытается от чего-то меня отвлечь. Я поворачиваю голову налево, но уже не успеваю помешать Нунурсу резко опустить руки и набросить мне на шею удавку.

– Любите марки, капитан?

Шанталь, наклонившаяся над столом, выглядела донельзя соблазнительно, и я предположил, что «марки» – это кодовое слово, означающее нечто другое. Оказалось, что это отнюдь не так.

– Я о почтовых марках. Вы марки когда-нибудь собирали?

Я покачал головой, удивившись при этом, почему у Мориса, сидящего во главе стола, такой вид, будто он предчувствует недоброе, однако Шанталь продолжала:

– У меня великолепная коллекция марок. Если хотите, пойдемте наверх, я покажу вам свою коллекцию.

Ну что сказать об этих гнусных марках? Они были изящно размещены на вкладных листах плотной бумаги и снабжены надписями, сделанными каллиграфическим почерком. Шанталь листала страницы, торопливо переворачивая толстых французских сановников в миниатюре, а также банальные аллегорические виды Франции и ее провинций. На минуту Шанталь задержалась на новенькой серии с изображением военных эпизодов – сценок, свидетельствующих о «величии и тяготах солдатской жизни». К примеру, на марке ценой в один франк были изображены закутанные в медвежьи шкуры наполеоновские императорские гвардейцы, устало бредущие по сугробам, а сзади и справа от них – юноши в военной форме, вытянувшие руки в нацистском приветствии. На каждой марке стояла геральдическая печать – сложная монограмма с мечом и большой буквой V, увенчанная стальной каской. Я наклонился, чтобы разобрать надпись на марках: «Французский добровольческий антибольшевистский легион», а Шанталь в это время положила руку мне на плечо.

– Марки полевой почты с Русского фронта. Дядя Меликян служил во Французском легионе, когда Паулюс капитулировал в Сталинграде. После этого он пропал без вести. Но давайте посмотрим этот альбом…

Она села на пол, поджав ноги по-турецки. Ее длинное платье, не подходившее для этой позы, растянулось до предела. Я устроился рядом, и, сидя на полу, мы принялись разглядывать ее коллекцию немецких марок. Тогда я еще не знал Шанталь, и те в высшей степени невинные полчаса были сродни страшному сну, в котором в любой момент могло произойти нечто столь же странное, но гораздо более неприятное.