Роберт Ирвин - Алжирские тайны [litres]

Наутро, когда я просыпаюсь от жажды укола, Зора, как обычно, лежит рядом на полу. Обведя взглядом комнату с ее французской мебелью и гобеленом, я неодобрительно хмыкаю. Кое-кто из моих соратников-офицеров вдоволь поглумился бы над этой безвкусицей в силу собственного снобизма. Но я в этом непродуманном беспорядке вижу не дурновкусие, а очевидное доказательство решимости аль-Хади и Зоры примкнуть к буржуазии. После всего, что довелось испытать этой женщине, после всех уроков, преподанных ей революцией, она вознамерилась стать богатой мещанкой и скупать дорогие наряды и мебель.

– Зора! Зора! Проснись, прошу тебя! Сделай мне укол!

Она медленно поворачивается и остается лежать на полу, лениво глядя на меня. Появляется слабая, вялая улыбка.

– Зора! Укол, мне нужен укол. У меня опять все болит.

В комнату, спотыкаясь и спросонья протирая глаза, входит четырехлетний малыш, разбуженный непрерывными криками.

– Зора! Морфий! Зора, уже пора!

Овчарка в углу поднимается и рычит, но Зора все лежит, улыбаясь сама себе.

Оказывается, когда действие укола проходит, все начинает болеть. Все мое тело – сплошь холодная, серая боль. И все же ее можно устранить при помощи укола. Но Зора не шевелится. Господи! Да я сам все сумею сделать! Неужто я не доберусь до комода? Хватит валяться в постели. Я перекатываюсь к краю матраса и с трудом свешиваю ноги с кровати. И тут наконец, увидев, что я пытаюсь сделать, Зора начинает шевелиться. Поднявшись на ноги, она заталкивает меня обратно на матрас. Ей отчаянно хочется помешать мне встать. Зора – худая, изящная маленькая женщина, но я очень ослаб, и наша борьба длится долго.

Когда она прижимается ко мне, в голову ей приходит мысль удержать меня в постели другим способом. Не переставая наваливаться на меня, она с большим трудом выбирается из этого ужасного синего платья.

– Не вставайте с кровати, паршивец!

Зора набрасывается на меня, и ее длинный, как у ящерицы, язык принимается исследовать мой рот.

– Не молчи, милый. Расскажи, как погиб мой муж.

Ребенок и собака наблюдают за нашими попытками предаться любви. Это вызывает вожделение, но только в мыслях. К тому же, когда, как сейчас, кончается действие наркотика, меня, оказывается, начинает знобить. Зора лежит сверху, и я успеваю заметить, что в ее глазах отражается удовольствие, едва ли не восхищение, но восхищается она явно не мной, а моим ознобом и холодным потом, которым я обливаюсь. Вскоре мы прекращаем бесплодные попытки, и Зора со вздохом уступает.

– Ладно, сделаю вам укол. Получайте еще один укол, милый паршивец.

Укол приносит огромное облегчение. Теперь можно откинуться на подушку и вновь мыслить логически. Хотелось бы знать, зачем я здесь, какую роль отводит мне Зора в своем мире тайн, но сейчас, когда наркотик снова течет в моих венах, об этом можно не думать. Слабо улыбаясь, Зора вновь подходит и ложится рядом на кровать. Потом свистом подзывает овчарку и откидывается на подушку, с видимым удовольствием позволив собаке лизать пальцы ног.

В следующий раз, спустя несколько часов, все усложняется.

– Вы должны умолять меня сделать укол, паршивец.

Долго оставаться в ее власти нельзя. Это ясно.

– Когда приезжает Тугрил?

Она пожимает плечами:

– Кто такой Тугрил? Не знаю никакого Тугрила. Никто не приезжает.

Она выскальзывает из постели, и я не успеваю схватить ее за горло.

– Зора, что за игру ты ведешь?

– Не знаю я никаких игр. Никаких игр я не веду.

– Предупреждаю, обращаясь со мной подобным образом, ты совершаешь большую ошибку. Сделай мне укол и брось эти свои дурацкие игры. Потом я расскажу тебе, как связаться с ближайшей командной ячейкой феллахов. А теперь укол, прошу тебя.

– Капитан Руссель, вы не просто паршивец, вы еще и дурак набитый. Мне сказали, что моего мужа убили вы. Теперь расскажите мне, как вы его убили, а потом получите свой укол.

– Кто тебе это сказал?

Появляется слабая загадочная улыбка, но ответа нет.

– Это вздор!

– Нет, его убили вы. Я знаю.

Я откидываюсь на подушку и размышляю. Стоит ли оберегать ее – и меня – от правды?

– Да. Это была неизбежная жертва во имя революции. Сбежать он не сумел бы. Он мог заговорить. Я убил его так быстро, как только смог.

– Ах, паршивец, а что, если бы он заговорил? Что тогда? Признайтесь, вы ведь заставили его пожертвовать своей жизнью ради спасения вашей. С какой это стати ваша душа вдруг оказалась настолько важнее его души? Впрочем, вы его убили напрасно. Вас разоблачили. Та умная женщина разоблачила вас. А теперь вы лежите на нашей кровати, там, где когда-то лежали мы с мужем, и радуетесь, что я у вас и за прислугу, и за сиделку. По-моему, вы просто не человек. Вы – джинн, очень злой джинн. Думаю, больше морфия вы не получите. Да, представьте себе. А может, вы хотите рассказать мне нечто такое, что заставит меня передумать? Трудно вообразить. Сейчас я унесу морфий из комнаты. Наверное, я на какое-то время уеду к сестре. Когда я вернусь, вы, стоя на коленях, расскажете мне, как погиб мой муж.